Расплата за жизнь

— Знаешь, голубчик, самая несчастная баба — это жена военного! Она в любую минуту может вдовой остаться. А дети сиротами. И что ей твои звания и награды? Куда она их всунет? Ведь баба живет и радуется, покуда любима! Когда этого нет, жизнь — в обузу! Хуже наказания не придумаешь.

— Коли суждено, умирают люди в домашней постели. Даже под боком у жены. Прокисают мужики. Потому, чтоб дольше жили, нужна закалка, экстремал. Это экзамен на живучесть. Тогда мужик сам себя уважать может, что снова выдержал. Не впустую штаны носит. А растечься, расклеиться, ругать всех и вся, это удел слабых. Себя, свою гниль при желании всегда оправдать можно. Но будет день завтрашний, будут иные оценки всему. Не мы их дадим — внуки. Они не ошибутся. И поверь, меня ни дураком, ни подлецом не назовут!

— Эх, Сашок! За внуков не ручайся! У них своя жизнь и судьба будут! Может, они и слышать не захотят про военку. Будут на земле хозяевать тихо и мирно. Ведь неспроста средь люду молва: мол, генералы в свет печников да пахарей пускают. А вот от доярок да кузнецов адмиралы получаются. Может, и будут твои сыновья–людьми грамотными, но военными не станут, чтоб их дети не ревели во сне от страха за отцов! Чтоб не повторить свое детство! — сказал старик закашлявшись, и пошел в тамбур покурить вместе с сыном.

Проводница вышла следом за ними. И только Леха, спрыгнувший со своей полки, смотрел в окно сухими глазами, но отчего–то безудержно дрожали его плечи…

— Ты прости, коль обидел ненароком. Не хотел. Сказал свое. Но ведь судьбы у всех разные.

— Да, ничего. Просто твой Сумгаит все ж не Афган. И тебе меня не понять. Там вы быстро справились. В считанные дни. Ни крови, ни трупов не видели, никто никого не мучил на ваших глазах. Ты уезжаешь спокойно. Никто не целился в твою спину. А вот мы…

Александр вдавился в полку. Отвернулся от Лехи. Ничего ему не ответил. Знал, у каждого своя память болит. И его не отпускало недавнее.

… В Сумгаите Александр с Люсей прожили не один год. Здесь родилась дочь, какую назвали светло и просто — Аленка. Здесь родился и сын. Все шло спокойно. Жена работала в больнице. Принимала малышей у рожениц, лечила женщин. Работа, заботы о семье, детях съедали все ее время. Но Люся втянулась и не жаловалась на усталость.

Александр возвращался домой поздно. Да оно и понятно. В городе было много химкомбинатов, куда в поисках работы приезжали люди из деревень — за заработками. Иным не повезло: не хватало грамотешки, не было специальностей, а семьи нужно кормить. На учебу не хватало ни времени, ни терпения. Вот тогда и начались недовольства среди приехавших из сел.

— Нам только черную работу дают, с самыми плохими заработками. На них не то семью, самому не прокормиться. Все хорошие места армяне заняли. У них и должности, и заработок. А кто они здесь? Мы — хозяева Сумгаита. Мы — коренные! Нам должно быть все лучшее! Вон армян из Сумгаита и Азербайджана! — послышались разговоры, потом и открытые угрозы, а дальше…

Все вспыхнуло внезапно. И недовольство, копившееся в общежитиях и цехах, выплеснулось на улицы города.

Толпы людей с гулом мчались по улицам громить армян, их семьи. Кто–то по–подлому пометил двери их квартир меловыми крестами.

— Отец! Не тронь! Я люблю его! — вспомнил Александр упавшую перед стариком на колени девушку. Она загораживала от расправы толпы армянского парня. — Убей меня! Его не трогай! — послышался голос дочери старика.

Армянский парень всю жизнь жил по соседству. И только перед смертью узнал, что был любим. Толпа не пощадила ни его, ни девушку, ни старика–отца…

Александр вместе с сослуживцами как могли успокаивали, останавливали ярость толпы.

— Ты уйди с дороги! Не мешай нам навести у себя порядок! Тебя не трогаем. И твоих ребят не задеваем! Чего в наши дела суетесь? Сами разберемся! — кричала в лицо толпа, готовясь смять чекистов.

— Люди! Вы себя убиваете! Одумайтесь! Столько лет жили в соседстве! Сколько свадеб сыграно! Что вы скажете своим детям! На кого подняли руку? С кем вчера делили кусок хлеба, кого называли другом и братом? Где же ваше слово, кавказцы? Или ваши слова — пыль?

— Уйди с пути! Не учи! Ты сам приезжий! У себя указывай! А здесь мы хозяева! — кричали зло.

— Ребята! В цепь! Не пропускать бандитов! — встал Сашка перед толпой и предупредил: — Я просил вас! Теперь требую! Все по домам! Никто не пройдет в армянские дома! Кто попытается — пожалеет о том! Назад! — сделал шаг навстречу толпе.

Кое–кто не выдержал. Отсеялись и, не оглядываясь, ушли по домам. Остались особо обозленные, кому терять было нечего.

Толпа остановилась ненадолго. Сработали не доводы и убежденья, а страх…

Озлобленные люди поворачивали нехотя. Но расходиться по домам не спешили. Свернув с одной улицы, сомкнулись на другой и, подогревая себя невыплеснутым, вновь ринулись на армянские кварталы.

Несколько дней длилась эта вражда. Однажды ночью, возвращаясь домой, увидел тени, шмыгнувшие с дороги к забору. Заподозрил неладное.

— Стоять! — крикнул в темноту. И бросился к людям, вжавшимся в забор.