Распни Его

Отказ Великого князя огорчил Царицу. Даже самая неудачная, маловероятная попытка все же представлялась ей лучше, чем бездействие. Не в ее характере было оставаться сидеть сложа руки. В тот же вечер она вызвала флигель-адъютанта Линевича, передала ему письмо и приказала немедленно выехать на розыски Государя.

Около девяти часов вечера маленькая баронесса София Карловна Буксгевден — фрейлина Императрицы — постучала к Жильяру, воспитателю Наследника. На хорошеньком личике девушки отражался крайний испуг. Она вся дрожала. Вероятно, сердце ее билось, как у пойманной птички.

— Mr. Gilliard, je viens d’apprendre tout de suite, que la garnison Tsarskoie-Selo s’est mutinée et que l’on tire dans la rue. Il faut avertir l’Impératrice qui est auprès des grandes-duchesses…[7]

Известие было неожиданное и страшное. Людям все еще казалось, что петербургские события пройдут стороной. Царица поспешно вышла в коридор. На ее утомленном и грустном лице застыл тревожный вопрос. Как будто без слов спрашивала: «Что еще? Какое новое несчастье?» Буксгевден рассказала об известии, только что переданном по телефону. «Взбунтовавшиеся войска и толпа направляются ко дворцу». Девушку бил нервный озноб; наконец она, рыдая, захлебнулась, мужество оставило ее, полились слезы, и она забилась в истерике.

— Софи, мое милое, бедное дитя, не надо волноваться. Трудно переживать то, что происходит. Но Господь над нами, и Матерь Пречистая осеняет нас Своим омофором. Они здесь, около нас, с нами. Чего же нам бояться?..

Втроем они подошли к окнам. На дворе стояла мглистая ночная темень. Небо было в тучах. Снег смутно, серыми пятнами белел в углах площади и висел гроздьями на ветках спящих деревьев. Перед главными воротами дворца и вдоль чугунной решетки стояли роты сводно-гвардейского полка. Пулеметчики устанавливали пулеметы. Генерал Ресин — командир полка — разговаривал с группою офицеров; по его жестам было видно, что он отдавал приказания.

Царица глядела в темноту уставшими от бессонных ночей, много слез выплакавшими глазами. Может быть, еще не совсем ясно понимала и осознавала, что происходит там, во тьме, за оградой дворца. Может быть, смутно надеялась, что страхи преувеличены, опасность не так велика и все понемногу успокоится и рассеется. Подошедшей дочери, Великой княжне Марии Николаевне, сказала с полным самообладанием:

— Получено сообщение, что в Царском неспокойно. Солдаты вышли из повиновения и безобразничают. Я не думаю, чтобы они не образумились. Их бесчинства могут радовать только врагов России. Конечно, они русские люди, которых злодеи вовлекают в смуту и ведут на путь безумия… они поймут, что долг перед Родиной повелевает хранить порядок и воинскую дисциплину.

Три женщины и один мужчина стояли у окна в полутемном огромном зале дворца; свет проникал из соседних комнат, падая треугольниками на паркетный пол. Они старались разглядеть происходившее на замерзлом дворе, услышать слова или команды и понять, как велика опасность. Сильный драматический сюжет для художника представляла эта группа людей, что-то выжидающих. Тревоги настоящей еще не было, но она уже где-то росла, напрягалась, откуда-то незримо ползла. Серая, угрюмая ночь зловеще хранила страхи и подготовляла в своей темноте неслышно надвигающуюся драму.

Вот кто-то подбежал к генералу Ресину и что-то ему доложил, послышались крики, вероятно команды; солдаты быстро начали расходиться вдоль чугунной решетки. Прибежал старик Волков: «Ваше Величество, по телефону передали, что ко дворцу приближаются толпы мятежников… Только что ими убит полицейский»… Вот где-то совсем близко раздался сухой треск ружейной стрельбы… Стало очевидным: сейчас начнется кровопролитие, ужас, безумие.

Не говоря ни слова, как была, без пальто, с шерстяным платком на плечах, Царица бегом бросилась на двор. За ней спешила дочь, еще не понимавшая, что делает, чего хочет мать. На княжне было только черное шерстяное платье. Жильяр и София Буксгевден остались стоять у окна недвижно, потрясенные и дрожащие. В эти мгновения, когда кровь холодела или бежала горячим потоком, когда некогда было раздумывать, Царица поступала, подчиняясь инстинкту матери: защитить детей любой ценой.

Навстречу Царице от ворот быстрыми, крупными, пехотными шагами шел увидавший ее генерал Ресин, высокий, плотный, в теплой зимней генеральской шинели с отсвечивающими орлами пуговиц. Остановившись на положенной дистанции, он доложил:

— Ваше Величество, ко дворцу приближаются мятежники. Я приказал встретить их огнем, если они попытаются проникнуть во дворец.

— Благодарю вас, генерал, но я прошу избежать столкновения. Я не хочу, чтобы здесь пролилась кровь, чтобы стрельба обеспокоила детей. Пошлите сказать бунтовщикам, что во дворце лежат больные дети и больные слуги. Я среди них одна как мать и простая сестра милосердия. Я никуда не бегу отсюда и не побегу; я беззащитна. Сейчас, здесь — я только женщина…