Распни Его

— По человечеству, его жаль. Но он сам виноват, — отозвался Лейхтенбергский. — Царю нельзя быть таким мягким. Наш россиянин любит твердость; простит и оправдает крутой нрав, но не поймет и не оценит мягкость и слабость. Твердая власть — это вовсе не есть реакция; во всяком случае — не всегда есть реакция. Великий князь Александр Михайлович сказал как-то, что он еще не встречал человека, который мог бы похвастаться знанием русского народа. Тем не менее я признаю правильным мнение некоторых, что у русского человека в натуре немало анархических черточек.

— Прибавьте к этому крайнюю жестокость, на которую способен наш христолюбивый собрат. Убить, разграбить, сжечь и изнасиловать — самое разлюбезное дело. Тут он охулки на руку не положит. Но, конечно, это мнение одностороннее… — присоединил Мордвинов. — Народ я, может быть, и не осудил бы. Только побывав в его шкуре, мы могли бы иметь о нем правильное представление. Но вот кого я ненавижу и кому ничего не могу простить — это наше так называемое передовое общество, которое лучше было бы назвать «передковым». Оно виновник смуты, интриг и предательства… Такого Государя, как Николай Александрович, надо было бы благословлять и превозносить…

Разговор прекратился на время. Холод давал себя чувствовать. Открывать рот было небезопасно. Седые сосны и ели стояли стеной, обсыпанные сверху чистейшим снегом. До глубины леса, до его сердца не доходили бури. Только гудел ветер глухим шумом, и в этом была поэзия; чудесна и могуча была музыка лесного царства. На вершине одной сосны сидели ворон и ворониха. Увидев людей, птицы прокаркали — наверно, выразили неудовольствие: «зачем сюда пришли люди», нехотя поднялись и улетели.

— Каркай, каркай, черт с тобою, — погрозил Мордвинов и, обратившись к лейб-медику, спросил: — Сергей Петрович, вы верите в предчувствия, в вещие сны, в дурной глаз, в колдовство, в разные флюиды и в прочую чертовщину. Как смотрит на это наука? Глупо это или есть что-то, чего мы не знаем?

— Верю, мой друг. Отчего же не верить? Мир хранит, наверное, много тайн, еще не раскрытых и не разъясненных. Тема очень интересная. Люди нашего поколения привыкли на все смотреть с насмешливым скепсисом. Мы люди бесплодного века: ни взлета фантазии, ни воображения, ни увлекательных сказок. Мы ни во что не верим. Мы ничего не оставим потомству. Мы бесталанные, скучные, серые люди…

— Все великие религии мира были созданы в глубокой древности. Все они имеют в основе тайну — страшную тайну непостижимого, всемогущего и вечного Бога. Каждая религия говорит о загробной жизни, то есть о том, чего мы также постигнуть не можем. В каждой религии есть сказание о чудесах. Но мозг наш, не имеющий сил проникнуть за какой-то предельный рубеж, постоянно стремится разложить веру в пользу безверия. Поэтому наша интеллигенция так теплохладна к вере. Змей-искуситель внушил ей: «Вы будете сами как боги — вы будете знать добро и зло». Добра и зла интеллигенция не узнала, но формулу о божественности своего разума восприняла охотно.

Наши предки, которых мы склонны считать людьми совсем некультурными, невежественными и дикими, обладали богатейшей фантазией, полетом воображения и проникновенностью в такие незримые, неосязаемые уголки, в которые мы теперь не способны проникнуть. Они населили наши леса, реки, жилища — лешими, русалками, водяными, домовыми, ведьмами и прочими таинственными силами. В этих таинственных наших сожителей мы тоже не верим.

Мы ко всему привыкли, и привычка сделала нас нечувствительными. Нас ничто не удивляет. Вокруг нас тайны, но мы их не замечаем. Мы отупели. Вот падает в землю зерно и умирает, зерна нет, но выросло новое растение; оно украшается такими цветами, такой окраски, что и сам премудрый царь Соломон во всей своей силе и славе не одевался в такие роскошные наряды. Вдумайтесь, как это произошло, откуда взялись эти божественные краски, как из мертвого вышло живое?!

Предчувствия, предзнаменования, вещие сны — все это явление того же таинственного порядка. Если сказать, что все это глупость, выдумка и фантазия, тогда, значит, надо похерить все, на чем стояло и стоит человечество. Тогда надо сказать, что не было на земле никаких тайн и чудес: ни вавилонских, ни индийских, ни египетских. Тогда, значит, и Христос не совершал чудес: никого не воскрешал, не исцелял и сам не воскрес. Но разве не чудо, что одиннадцать бедных, безвестных рыбаков проповедовали Евангелие Царства Божия — и вот почти весь мир ныне простирает свои руки к Распятому Богу…

Профессор говорил так, что каждое слово и каждое понятие становилось новым. Как будто дневное обычное освещение он заменил ночным, призрачным, лунным, и все казалось иным, таинственным и чудным.

— Я вам расскажу два случая, непосредственно связанные с Государем и с одним местом. Это будет иллюстрация к тому, что я говорил.