Распни Его

Прошел час. Старик снова заглянул в царские апартаменты. Государь стоял на коленях перед образами и молился. Может быть, так же, как Христос, взывал, просил и говорил Царю Небесному: «душа Моя скорбит смертельно»… Последнее, что увидел верный царский слуга в эту беспокойную, страшную ночь: Государь держал в руках фотографию сына, целовал ее и плакал обильными слезами. В первый раз старик увидел царские слезы. Это поразило его, как удар в сердце. Едва сдерживаясь от нахлынувших содроганий, он вернулся к себе и там зарыдал стариковским неутешным плачем. Он утирал кулаком катившиеся слезы, бессильный помочь тому, кого, обожествляя, бескорыстно любил и за кого жизнь свою отдал бы не задумываясь. Может быть, это был единственный человек здесь, единственный верноподданный, который, томясь и страдая, духовно делил с Царем его страшное нравственное одиночество.

Не все спали в эту ночь также и в Могилеве. Ставка, опережая события, уже заготовляла манифест об отречении. Сочинение его было поручено Алексеевым директору политической канцелярии при Верховном главнокомандующем господину Базили.

— Я всю ночь не спал, — сказал он утром, придя в штабную столовую, — составлял манифест об отречении императора Николая II.

— Но ведь это слишком серьезный исторический акт, чтобы его можно было писать одному человеку наспех, — заметили в недоумении некоторые.

— Да, конечно, документ огромной важности и составлялся впервые. Но медлить было нельзя и советоваться было не с кем. Я несколько раз ходил ночью из своей канцелярии к Алексееву, который и установил окончательный текст…

Ни жалости к Царю, ни скорби, ни особенной тревоги не вырвалось у тех штабных господ, которые присутствовали при этом разговоре. Они давно уже были подготовлены к мысли о возможности и даже неизбежности трагического конца. Капля по капле падали на чувства и на сознание слова, отравленные ядом, и постепенно сделали свое дело. Новость выслушали без удивления, без нервных, негодующих восклицаний, почти спокойно и почти равнодушно. Шепотки, сплетни и «достоверные сведения» сожгли в душе «веру и верность». Вместо былых горячих чувств к Царю появилось затуманенное, тепло-прохладное равнодушие. Размотали русские люди богатое наследство. Не так поступил простой русский крестьянин триста лет назад, когда на исходе Смуты вновь избранному царю Михаилу угрожала погибель от руки поляков:

…Ты взойди, моя заря, последняя заря.

Настало время мое.Господь, меня Ты подкрепи и не оставь…Смерти не боюсь — умру за царя и Русь…

Так или примерно так, а может быть, в каких-нибудь иных выражениях молился Иван Сусанин, заведя поляков в непроходимые дебри северных лесов. Один, в одиночестве совершил свой подвиг. Знал, что идет на смерть, и не убоялся. Ни с кем не советовался, ни у кого не спрашивал, как ему поступить: сам решил, сердце русское подсказало, любовь к Отечеству, разоряемому и гибнущему, вела его. И когда загорелась заря над лесами, Сусанин пал под ударами польских сабель. «Кровь чистая снег обагрила; она для России спасла Михаила»… Спасла добровольным хотением и безвестной жертвой одного человека.

От Алексеева, от генералов в Ставке и от главнокомандующих фронтами не требовалось личной жертвы. Они могли решать вопрос спокойно, с горячим сердцем и с холодным разумом. Им не угрожала смерть; над их головами не сверкали обнаженные мечи, их не волокли на казнь. Для усмирения столицы было много средств, и одно из них было совсем не кровопролитное: «Отрезать мятежный Петроград от всей России; прекратить снабжение; никого не впускать ни туда, ни обратно; считать зараженным городом, где свирепствует чума»… Так рассуждали люди, менее связанные с петербургскими настроениями, с высокой политикой, с Государственной думой и с революционной демократией.

Стоящий наверху горы должен лучше, дальше и больше видеть, чем пребывающий внизу. Перед ним открыты горизонты — близкие и далекие, ровные и бурно вздыбленные катаклизмами. Это одинаково верно для всех положений, в которых человеку приходится жить, творить, управлять и действовать. Туманы, закрывающие дали для государственного деятеля не есть оправдание. Его глаз должен быть вооружен мудростью, опытом, дальнозоркостью, расчетом и предвидением; нет этих качеств — человек не годится в пастыри стада.

Разговор Родзянко с Рузским, на который некоторые генералы из свиты возлагали столько безосновательных упований (они цеплялись за соломинку в пучине водоворота), не оправдал надежд и ожиданий. В действительности он оказался роковым для последующих событий, дав чувствительное основание людям, стоящим во главе, окончательно потерять голову.