Расположение в домах и деревьях

– Полно, Костя, – прервал его Ермаков. – То, что ты сволочь, ни у кого не вызывает сомнений. Но пора расходиться. У меня раскалывается голова.

– Не у одного вас, – сказал я. – У меня тоже. Голова у идеалистов – самое слабое место.

– Вы, наверное, поэт, – энергично задвигал ноздрями Ермаков.

– Все мы поэты, – облизнул губы Костя. – Я, например, снова пережил свою любовь, далёкие баснословные времена индивидуализма.

– Слушай, Костя! – обратился к нему Ермаков. – Я бы попросил тебя не раскрывать рта. Можешь не оправдываться. Можешь оставить свои намёки при себе. Твоя цена давным-давно всем известна. Заткнись!

81

– Похоже, что я лишний, – сказал я. – Кажется, так?

– Хватит! Уйдём отсюда! Я не могу этого слышать.

– Нам некуда уходить. Скоро рассвет, дурное время.

– Я не хочу!

– Недавно ты говорил обратное, – Герцог обернулся ко мне, пожевал губами и сказал с горечью: – Кто помнит заурядного Франциска Роберта? Кто помнит его переломанные кости? Я? Но я – не в счёт… далёкие другие времена, в памяти для них не осталось места…

И я тоже на заре туманной юности неоднократно спрашивал, я спрашивал, ну разве Он просто ждёт нас, чтобы обласкать за прилежное поведение и наказать за шалости? Куда ни взгляни, видишь одно – как ночами в сиротстве, лицом в подушках, лицом в камнях, в траве, в песке, в дереве, под открытым небом стоя, лицом к звезде, в любви и в ненависти постоянной тоской томятся… нет, я не спрашивал – плачет ли Он, тоскует ли Он по нам, и какая разница между нашей короткой жизнью и его вечностью? Нет, должен ведь и Он тосковать по нам, должны быть и у него ночи, когда без нас сиротой себя ощущает! Знаешь!.. не давало мне покоя в ту пору одно событие, измучило оно меня бессловесной, что ли, мукой неосуществлённого – урок одиночества, конечно, прежде всего, точнее одиночество, какого я ещё не встречал. Диву даюсь, как смог я вообще привыкнуть и забыть.

Говорилось – шёл день к исходу. Видимо, так, я не ошибаюсь. И ученики брели по дороге. Смеркалось быстро, дорога ещё не успела остыть. В душах учеников росло смятение по мере того, как наступала с востока ночная мгла, но не только от тьмы смущались они и жались друг к другу – причиной была весть, которую они услышали в городе. Собственно, весть была радостной – свидетельствовала стража, разные лица, что в гробу Его не оказалось. Ползли противоречивые слухи, наполнялись вымыслами, предположениями, покуда, отяжелев, не превращались в обыкновенные неповоротливые измышления страха. Ученики молчали. Солнце уже село…

А потом они увидели, как рядом с ними идёт их Учитель. Молча идёт, будто и в его душе таилось некое вечернее сомнение… Сомнение ли? Нет… кончился день, как окончились другие дни, не особо отличные от этого. Песок и камыши на дороге не остыли, уставшие ступни неуверенно ступали, привычно находя опору…

Я очень хорошо представляю себе – вот так идти…

Ленинград, 1970-е