Распутье

– Ушли мы от Тарабанова, провались он пропадом со своими идеями, со своей белой армией. Половину моих дезертиров перебили.

– А как жив ты, Евтих Хомин? – внутренне усмехнулся Бережнов.

– Чуть жив. Всё конфисковали красные. Гол как соко́л.

Хомин был уже не бурый, а сивый, даже грязно-сивый, как старый-престарый медведь. Кожа на нем висела, висел зипун, ссутулился, почернел и помрачнел.

– Где сыны-то?

– Все, как один, в партизанах. Евлампий создал из них взвод, вот и гоняют отца.

– Ты ладно погонял их в свое время, пришел их час. А как стара?

– Тоже с ними. Дожил! Все против меня.

– А как мои двурушники? – как бы между прочим, спросил Степан Бережнов.

– Спаси тя Христос, ладных ты змеенышей вскормил. На них только и молимся. Как только они успевают упредить нас? Но за каждое упреждение приходится платить, – за всех ответил Мартюшев. – Дорого платить. Но без них нас бы давно расхристали.

– Тарабанов где?

– Ушел в город, чтобы набрать новую банду. Еще тут Юханька под ногами крутится. Гад ползучий. Все наровит вышибить нас из этого лога. Летось воевал с вашими. Осенью чтой-то разругался с Шишкановым, воевал на нашей стороне. Словом, кто больше заплатит, тому он и друг. Тарабашка же платил ладно. Обещал ещё платить. Теснит нас Юханька, но в открытый бой пока не идет. Хунхуз, чего с него взять.

– Когда-то вы вместе хунхузили, – усмехнулся Бережнов.

– Да, были добрые времена. Ушли, – тяжело вздохнул Хомин, ничуть не стесняясь прошлого. – Может, снова вернутся? А, Алексеич?

– Думаю, что не вернутся. Вода, что протекла мимо, уже назад не возвращается.

– Что же нам делать? Ты ить умело ушел от драчки, как же нам быть?

– Ждать, когда для каждого из нас намылят петлю.

– И ты будешь ждать?

– От судьбы, как и от дьявола, не открутиться. И я буду ждать. Мне такое даже стало нравиться. Жду своего часа и похохатываю над собой: когда, мол, тот час придет? Привыкаю. А где Коваль, что-то о нем давно не слышно? Мой идейный анархист.

– Ушёл в город и будто в воду канул. Порвал с нашей бандой, мол, мы грабители, а он чистюля. Путаный человек: когда грабили, чтобы не сдохнуть с голоду – соглашался, а когда дело дошло до золотых монет – возмутился. Ну и хрен с ним. Одним недоумком меньше, – ответил Кузнецов, оглаживая тоже уже поседевшую бороду. Тайга, побеги, вечная тревога за живот свой состарили мужика.

– Куда сейчас? – спросил Бережнова Хомин.

– Пройдусь по тайге, народ посмотрю, себя покажу.

– Не вздумай кому сказать про нас! От Горянки головешек не оставим.

– Не бойтесь, если б было надо кому сказать, где вы, то мог сделать это еще с осени. Скоро придет ваше время, весна, а там и лето. Но его у вас, как и у меня, осталось маловато. Прощевайте!

Шишканов настороженно встретил Степана Бережнова. Зря старик не стал бы такую даль ноги бить. Знать, дело есть. Предложил сесть, спросил:

– Что за нужда привела тебя к нам?

– Да нужда-то есть, только не понять вам нашей нужды. Журавушку чуть не расстреляли, сына вне закона объявили. Зачем же так круто-то?

– А без крутости в нашем деле нельзя, Степан Алексеевич. Устин ушел и затаился, и это тогда, когда каждый человек нужен. Ушёл – значит, не наш; затаился, ждет своего часа.

– Лжа то! Устин устал от войны, счас оклемался и собирался к вам. А тут Журавушка принес весть, что Устин – человек вне закона. И сразу все рухнуло.

– Я верю Устину, но о его нечестности мне внушают многие. Да и я стал подозрительным, тоже внушили.

– Кто такой Никитин?

– Большой человек в партии, бывший каторжник, наш человек. Ссорился я с ним, сейчас дружнее стали. Скажи Устину, чтобы меньше бродил по тайге, мало ли что.

– А как Красильников и Селедкин – эти мои двурушники?

– Молодцы, разведчики отличные.

– А знаешь, кто упек тебя на каторгу?

– Знаю. Они рассказывали, как вы заставили их быть свидетелями. Многое рассказали, как вы, Степан Алексеевич, издевались над ними.

– Издевался? Эх, командир, плохо ты людей знаешь. Есть люди, как Устин, как Журавушка, которые могут делаться другими, но они всегда останутся честными, останутся людьми. А эти двое никогда не будут людьми. Они продадут тебя, меня, всю Россию, лишь бы за это лишнюю гривну получить. Одни рождаются для чести, эти же рождены для подлости. И они никогда не станут думать о чести, добре. Их ремесло – творить зло.

– Пока я не вижу причины, чтобы судить их за подлость.

– И не увидишь, командир: моя школа! Булавина убил Безродный, а судили тебя. Безродный же отдыхал на моей пасеке. Устина и Журавушку вы зря расчеловечили. Меня еще можно, я не был таким человеком. Но этих!.. Если Красильников и Селедкин скажут, что я водил на вас японцев и бандитов, то не удивляйтесь. Где Петьша и Арсё? С ними хотел бы поговорить.

– Ушли искать банду Кузнецова в Полыниху.

– Арсё-то верит, что Журавушка изменщик?

– По глазам вижу, что не верит, но молчит, никогда его не ругает.

– Расскажи, как там дела в России.