- Можно я скажу? Значит так, Светлана Васильевна, - Глущенко заговорила быстро и без пауз, словно опасалась, что её перебьют. - Всё, что ты говоришь - это полная ерунда. Не обижайся: я и тебя учила, и твоих детей учу, и ещё внуков придётся. Как там английский ведётся - не знаю, а только этот предмет уже угроблен. В году будет "два". Поэтому нельзя, чтобы у Вовы была ещё одна годовая "двойка". На второй год, я уверена, он не захочет ходить. Вот и решайте, что можно сделать по остальным предметам за эти три майские недели. За себя скажу: будет ходить на уроки - получит "три". Но даром, за пропуски - не поставлю. Одна моя физика у них шестым уроком, так он всё время сбегает... Пусть вон Константин Александрович скажет, да отпустите его: у него урок.
- Да-да, говорите, Константин Александрович, - поспешно согласилась Крушак, пока родительница вновь не начала спорить.
- Да я только одно хотел сказать. Министерство образования учеников установило шефство над Вовой. Старшеклассницы помогают ему по разным предметам. Но у него какой-то непонятный настрой. Во-первых, уверен, что и так все поставят "тройки". Я ему прямо говорил: многие не поставят и не пожалеют. К шефам своим относится высокомерно, будто они обязаны с ним нянчиться. Девчата обижаются. И он вообще никогда не учит уроков и, наверное, совсем не помогает дома. С утра до ночи в школе. Вечерами рвётся в спортзал, но не заниматься, а "посмотреть"... Мы ему готовы помочь (имею в виду одиннадцатый класс), но нам навстречу с его стороны никакого движения нет... Я пойду, Маргарита Львовна.
- Я и за историю скажу, - встрепенулась Светлана Васильевна, когда Костя вышел. - У него не было ручки на истории один раз, так Константин
369
Александрович ему сказал: "У тебя не понос, так золотуха". Разве ж должен так говорить учитель, хоть и молодой?
- А я Вове и погрубее говорила, - ответила за Маргариту Львовну Глущенко. - Правда, Вова?.. Когда матерился на всю школу, когда избил ученика младшего класса... Я вообще не помню, чтобы у него были ручка и тетрадь. Всё время я - ручку, дети - листок. Так и учится целый год. А то и все годы...
- Не знаю, я тетрадей им много покупала. Может, воруют у вас в коридорах. У младшего как-то ручка пропадала...
- А ты когда в последний раз проверяла его портфель утром? Чтоб все учебники были, тетрадки?..
- Я всё время их спрашиваю: готовы к урокам?..
- Вот что, Светлана Васильевна, - заговорила итоговым тоном Крушак. - Этот разговор может продолжаться бесконечно. Не в первый раз мы вас вызываем, и всегда в неуспеваемости ваших детей виноваты или школа, или погодные условия. У нас, конечно, другое мнение: проблема в бесконтрольности со стороны родителей... Нет, подождите, я долго молчала. Скажете после. Так вот. Виноваты мы, не виноваты - это сейчас нет смысла выяснять. Мы вам чужие люди, а вот стоит ваш родной сын. Так позаботьтесь о нём. Походите в школу в эти оставшиеся недели. Кстати, и на английский язык. Проконтролируйте выполнение Володей домашних заданий. Ведь если он не окончит школу, то плохо от этого будет ему и вам. Конечно, я обязана заботиться об успеваемости. У меня лично вообще нет двоечников, а вот он - единственный, кто сейчас не успевает по моему предмету. Мы со своей стороны окажем всю возможную помощь. Видите, даже самоуправление ему помогает... Вроде бы и так тянешь за уши... Я даю листок, говорю: напиши хоть что-то. Самый лёгкий вопрос даю. Так просидит и сдаст чистый лист. Или нарисует что-нибудь... Иди, Владимир, на урок. Скажи, я задержала...
- Вы бы всё-таки приняли какие-то меры к Новикову, - поднялась Светлана Васильевна. - Вот поставил он крест на Вове, и всё пошло у него плохо. При таком отношении учителя какая учёба?..
Крушак ответила глубоким вздохом.
370
12
15 мая, 08.00 м.в. Поезд пришёл с опозданием, но и без того нервозность ожидания у Кости, сумевшего вздремнуть лишь с двух до половины четвёртого, ежеминутно росла с силой, равной разве что напряжению нервов у солдат, ожидающих команды к смертельной атаке. Десятки возможных вариантов, объясняющих двухнедельное молчание Светы, перебрал он за последние дни, сотни - за последние часы в поезде. Всё в конечном итоге казалось пустым предположением, но сердцем он чувствовал: что-то случилось. В какой-то момент хотел даже обидеться и больше не подавать о себе вестей, но быстро понял, что неизвестность ему не по силам. К тому же, как это обычно бывает, взвинченный мозг без конца крутил наихудшие варианты событий, а мысль, что Света в беде, могла погнать его на край земли, не то, что за двести с лишним километров.