Распутин наш. 1917

– Иосиф Виссарионович, вы ведь помните Ветхий завет. Что говорили Моисею Корей, Дафан и Авирон во время бунта вышедших из Египта евреев? «Зачем ты вывел нас из Египта? Мы ведь жили в цивилизованной стране, где было всё – от судебной системы до канализации. Ты говоришь, что мы там были рабами фараона – но теперь мы рабы случайности: нам нечего есть и пить, нам угрожают хищники, нас грабят, насилуют и убивают окрестные дикари. Мы умрём тут; ты вывел нас на смерть. А главное – в чём образ будущего? Ты говоришь, что мы идём в землю обетованную, но пока что мы бесцельно блуждаем по пустыне. Куда мы идём? Каким будет этот твой «израиль»? И будет ли он вообще?». Моисей утопил их в яме с дерьмом, но чтобы ответить на все вопросы, ему пришлось пойти на Синай и вернуться оттуда со скрижалями Завета…

Распутин с наслаждением допил чай, поставил на стол кружку. Взглянув на Сталина, отметил, что его глаза перестали светиться обжигающей желтизной. Черный зрачок утонул в карей радужке… Или, может быть, свет упал на лицо чуть под другим углом…

– Нужен образ будущего, Иосиф Виссарионович, – продолжил Григорий. – Народу хочется понять, как грядущие изменения видят революционеры. Как они будут рушить весь мир насилия, и в кого полетят обломки? Где будет жить население, когда старое здание рухнет, а новое еще не построят? Ведь в этом желании нет ничего неприличного. Я прав?

Сталин встал, прошёлся по помещению так мягко ступая, что не скрипнула ни одна половица.

– Вы читали программу нашей партии?

– Да, и могу биться об заклад – этим не могут похвастаться девять из десяти членов РСДРП, во всяком случае – из числа рабочих.

– Вы жестоки, – Сталин покачал головой, – но не могу не признать – справедливы. Рабочие действительно политически инертны и малообразованны… Но есть мнение, что если дать им больше свободного времени и возможность закончить школу…

– Вы получите таких же политически инертных, но только эрудированных членов общества. Они будут охотно и грамотно костерить начальство, живо интересоваться международными делами, но при попытке заставить конспектировать “Капитал” или изучать программу партии протекут водой сквозь пальцы. И это не от лени. Рабочий – всегда практик. Его не интересует теория, но волнует практическое воплощение. Поэтому программы и планы пролетариату надо предоставлять в виде кратких, как выстрел, и простых, как пять копеек, лозунгов. “Долой войну!”, “Даёшь электрификацию деревни!”, “Землю – крестьянам, заводы – рабочим!”… Ну и так далее… “Море – морякам, горы – горнякам!”… - продолжил он, грассируя и пародируя ленинский выговор.

– За вами хочется записывать, – улыбнувшись, заметил Сталин. – Такое впечатление, что в вашей голове есть образ справедливого будущего…

– Только в общих чертах.

– Не скромничайте. Будем считать, что партия решила посоветоваться с народом в вашем лице. Что является главным? Какой лозунг может объединить всех подданных империи, включая лелеемую вами армию?

Распутин закинул ногу на ногу, сцепил руки в замок, обхватил колено и, прикрыв глаза, начал говорить медленно, словно диктовал текст машинистке.

– Самодержавие перестало отвечать требованиям времени, когда на высшие должности проникли люди, не готовые нести какую-либо ответственность за результаты своей работы, отрицающие саму возможность таковой.

– Государственная дума требует от царя ответственное правительство… – вставил реплику Сталин.

– Имитация! Чем готовы отвечать за свою работу думские министры?

– А какую меру ответственности вы считаете оправданной и приемлемой?

– Ту, что определил для себя в 1914-м генерал Самсонов после разгрома его армии в Восточной Пруссии…

– Не слишком ли круто? – Сталин вновь мерил шагами помещение. – Кабинет министров – это всё-таки не штаб армии на линии фронта.

– Не фронт, – согласился Распутин, – но людские потери от ошибки или преступного бездействия министров вполне сопоставимы с военными. Поэтому не вижу ни одной причины для снисхождения высшему политическому руководству. “Кому много дано, с того много взыщется” – говорит Евангелие от Луки…

– Министр, готовый в случае ошибки застрелиться, – это слишком радикально даже для профессионального революционера, – покачал головой Сталин.

– В случае ошибки, повлекшей человеческие жертвы, – поправил его Григорий, – готовый к тому, что его могут расстрелять…

– Расстрелять… – машинально повторил Сталин за Распутиным. – Как в вас уживается жестокость к обитателям коридоров власти с христианской апологетикой?

– Человеческая жизнь бесценна, её необходимо беречь. Для того, чтобы простой человек был защищен, чиновник должен чувствовать себя ужом на раскаленной сковородке, видеть над собой дамоклов меч ответственности, готовый снести голову совсем не фигуральным образом…

– А сами? Вы готовы лично соответствовать таким жестким требованиям?

– Так я всё время рассказываю именно про себя.