Распутин наш. 1917

— Ну так как, господин хороший, будем отвечать на вопросы, или оставить вас тут наедине с рассерженными обывателями? Скоро они опомнятся, осмелеют, выйдут на улицу, обнаружат вас и результат вашей революционной деятельности…

— Лучше пристрелите…

— Точно? — Балахович вытащил револьвер, взвёл курок.

Лежащий на земле революционер с внешностью купца первой гильдии зажмурился.

— Знаешь что, Станислав Никодимыч, — Надольский положил руку на оружие поручика, — не будем спешить выполнять пожелание этого упыря, — сделаем наоборот. Увезём, спрячем и пусть с ним Айболит разбирается. Он и не таких лечил. Чувствую, что эта птица может интересные песни петь, если к ней подход найти.

— А ты, пожалуй, прав, Александр Семёнович, — не без сожаления спрятал револьвер Балахович. — Грузите это революционное сокровище и отправляйте на базу. А нам пора снимать посты и оттягиваться к шверпунктам. Скоро начнётся…

Глава 34

Железная рука

На фоне лохматого февральского неба, лижущего шершавым языком трубы питерских доходных домов, Литовский замок, перестроенный в тюрьму почти сто лет назад, выглядел диковинным зверем, примостившимся у пересечения Мойки и Крюкова канала. Словно два кошачьих глаза, на центральной полукруглой башне оранжевым светом горели узкие крепостные окна, высокие сугробы выстлались по брусчатке гигантскими узловатыми лапами, а у макушки, словно хвост мифического чудовища, шевелились по ветру хлопья печного дыма, неестественно белого в предрассветной мгле.

Как старый рыбацкий якорь — сетями, замок был окутан мистическими преданиями. Среди карточных игроков существовало поверье — удача посетит лишь тех, кто играет вблизи жилища палача, а по легенде, заплечных дел мастер обитал именно в Литовском замке. Возможно поэтому, а скорее всего — по воле случая, городские шулеры облюбовали два игральных притона вблизи замка, в доходных домах на углу Тюремного переулка и Офицерской улицы.

Другое пугающее предание связывали с установленными на крыше тюремной церкви скульптурами ангелов, несущих кресты. По рассказам посвященных в тайну, один из них покидал свой «пост» и обходил тюрьму. Арестанты знали: тот, в чью дверь ангел постучится, будет казнен. Скульптуры ангелов были установлены таким образом, что заключённым, впервые выходившим во двор, казалось, будто небесный посланник едва выдерживает тяжесть креста. Сидельцы верили — когда он уронит свою ношу, узники будут освобождены.

В ночь с 27 на 28 февраля таинственный облик старинного здания окаймляли десятки костров, абсолютно необитаемых и безлюдных, а потому неестественно зловещих, разожжённых по периметру на удалении сотни шагов. Кто их разжёг и для какой цели — не ведали даже вездесущие дворники. Погода была морозная, февральский питерский ветер продувал даже самую надёжную одёжку, и к этим источникам тепла стягивались штурмовые отряды и сочувствующие лица.

— Станислав Никодимыч, смотри-смотри! — почему-то шёпотом возбужденно шептал Надольский, стоя у самого парапета круглой башни. — Сработало! Летят на огонёк, словно мотыльки! Ай да Айболит, ай да голова!

Из предрассветного сумрака, окутавшего замок, подсвеченные кострами улицы просматривались прекрасно, зато стоящим у яркого огня невозможно было увидеть, что творится в помещениях и на крыше здания, соблюдающего почти идеальную светомаскировку.

— Резервисты, — презрительно хмыкнул стоящий рядом Балахович, — непуганые, необстрелянные. Как говорит Айболит — массовка. А где наши клиенты — отсюда не разглядеть. Давай команду засаде — пусть начинают. Мы подождём.

Одно из окон круглой башни несколько раз мигнуло и погасло. Два подтянутых, крепких господина, сидевших в игорном зале в здании напротив, синхронно поднялись, откланялись и торопливо спустились по парадной лестнице. Приняв у швейцара шляпы, трости и объемный саквояж, вышли на свежий воздух, свернули в ближайшую подворотню и через минуту вышли из нее преображенными в солдатских шинелях и лохматых папахах, неотличимые от сотен других служивых, понемногу заполняющих улицы.

— Знаешь, Лёха! — негромко бубнил в спину младшему Пунину фон дер Лауниц, продираясь сквозь уплотняющуюся людскую массу, — всю войну меня преследовала внутренняя неудовлетворенность. Эта проклятая необходимость убивать совершенно незнакомых людей, не сделавших лично мне ничего плохого… Даже в отставку хотел подавать, сославшись на пошатнувшуюся психику, пока Айболит не показал в болотах под Ригой, как можно бить противника, не превращаясь в мясника…

— А тебя не смущает, Серега, что за это искусство нас и турнули из армии без прошения и мундира? — общаясь с боевым товарищем, Пунин не забывал внимательно всматриваться в лица митингующих. — И что это за чистоплюйство? Мы пошли на войну, чтобы убивать!