Распутник

Выходит, его страхи еще можно было развеять, а вызваны они были дурными снами и некими женщинами — толстухой, стройной дамой и той соседкой, что, придя в гости, держалась сущей шпионкой. Порой он срывался в присутствии мисс Барри на какую-нибудь грубость, но, воротясь домой, всякий раз приходил в себя и разражался письменным покаянием, в котором вновь и вновь пародийно обыгрывались религиозные мотивы:

Мадам, пока я не исправлю манеры своего поведения, мне стыдно взглянуть Вам в глаза. Однако видеть Вас мне столь же насущно необходимо, как дышать; увидеть Вас — или умереть, так стоит для меня вопрос. Но если это так, то лицезрение Вас означает для меня жизнь, и поэтому мне остается лишь исповедоваться Вам, благоговейно проникнувшись истинным раскаянием. Да, до сей поры я был многогрешен, был глубоко болен, но примите мою исповедь и позвольте обещанием грядущего рвения и трепетного служения вырвать у Вас слова прощения и отпущения, ибо кощунственная клевета, с которой я обрушился на Вас, мой ангел, прошлым вечером, может быть прощена и избыта лишь дальнейшим допущением меня к Вашим невыразимым усладам, описать которые бессилен даже всепроникающий язык. Аминь.

Ревность стала своего рода религией: «сомнения ревнивца, трепет, страх». Но в ревнивых попреках было не больше грубости, чем веры в их обоснованность Возможно, именно тогда Рочестер и написал знаменитую «Песню»:

Душа красавицы нежна,Как взгляд, каким дарилаВ тот первый раз, когда онаМеня поработила.Но переменчива, увы,И так непостоянна,

Что, веря голосу молвы,Жду миг любой обмана.

И это, куда более совершенное, стихотворение:

Мелькнет в Ея объятьях век —Быстрей, чем зимний день:Закончив мимолетный бег,Скользнет в ночную тень.Но ах! Как медленно текутЧасы Ея вдали:По милям мертвенных минут

Мгновенья поползли.Тиха тогда моя душа,Хоть сердце все в кровиИ грудь застыла, не дыша,Могильником любви.Не презирайте, мудрецы,Влюбленного глупца —Он мир прошел во все концы,Жизнь прожил до конца.

Когда бы вы хоть раз ЕяУвидели на миг,То обезумели б, как я,И сорвались на крик.Но не суди нас даже тот,Кто, видя наш разлад,Подумает: влюбленных ждетСобственнотворный ад.Священна ревность, ибо в нейЗаветный эталон

Того, что нет любви сильнейИ что любовь не сон.Источник счастья мутноват,Хоть сладко припадатьИ пить, не глядя, все подряд, —А боль не может лгать.Попрек любовный не порок;Напраслина — и та,Крепя союз на вечный срок,По-своему свята.

В декабре 1677 года родился ребенок. Рочестер болел в деревне; двумя месяцами раньше, в послании Сэвилу, он назвал себя «почти полностью слепым паралитиком, уже всерьез и не чающим когда-нибудь вернуться в Лондон». О том, что он стал отцом, поэт узнал из письма того же Сэвила — из письма, содержащего завуалированный упрек: