Рассекающий поле

– Ото ж… Говорю же… – и он выдал уже порцию отборных ругательств. – А тебе прямо в Шахты?

– Честно говоря, как можно дальше по трассе.

– Я буду в Красный Сулин поворачивать.

– На повороте тогда меня…

– У меня там друг живет, капитан морских судов. Объездил весь мир. Попросил отвезти его в аэропорт. Летит сейчас в Вену, там пересадка – куда-то на Средиземное.

– В ростовский аэропорт из Красного Сулина?

– Да.

– А вы из Ростова?

– Сейчас в Батайске живу.

– То есть вы сначала за ним в Красный Сулин, а потом его в аэропорт?

– Да.

– А чего он – автобусом и электричкой брезгует?

– Да мне несложно. Добился все-таки чего-то человек.

Сева помолчал. Почему-то подмывало. Первый раз видел человека, а было обидно за него так, как будто уже знал про него все. До раздражения уже знал.

– Конечно, добился, – проворчал Сева, глядя в поля. – Не у каждого есть такой товарищ. Может себе позволить попросить старого друга метнуться в другой город, чтобы с комфортом доехать в аэропорт. Видно, что высокого полета человек.

Сейчас теоретически можно было бы и на трассу внепланово сойти, а практически – ни в коем случае. Мужчинка Севу тоже как будто распознал. Дистанция у них сложилась, как у деревенских, за пять минут – как будто уже родня и судить уже друг друга можно. Он уже и Севе как будто был должен – пообещал же довезти, несложно же. А Сева еще и не понял, что уже давит, еще казалось, что сейчас откроет ему глаза – и тому станет проще.

– Мне не сложно, – устало повторил человек старым голосом, и после паузы: – У него все-таки жизнь, а я сидел бы сейчас, пивко тянул возле телевизора.

– А семья?

– Нету. Всю жизнь, брат, одни любовницы. Да и те… Лучше всего мне сейчас в дороге. Никто мозги не трахает.

«Брат», блин – да тебе же за полтос, дядька, подумал Сева.

– Да, действительно постукивает.

– Слышишь, да? – оживился он, а у Севы сжалось сердце.

5

Сева шел по пыльной обочине мимо щита со стрелкой налево. Там – забытый богом Красный Сулин – островок большой, но плохо заселенной шахтерской территории. Город – ровесник Ростова, а живет в нем тысяч сорок. В двадцатых годах Сулин – фамилия казачьего полковника – стал Красным. Люди стали там жить из-за запасов антрацита, железной руды и живописных мест. Атаманы не брезговали здесь строить себе имения. Да, Сева вспомнил об этих местах все, что рассказывал о них человек, уже два года спавший с ним комнате на соседней кровати. Антон был отсюда, из семьи бывшего шахтера. Шахту-кормилицу закрыли, потом затопили. Державшийся на идее собственного бытового героизма мужчина сорвался в рыбалку и водку. Героям не место на гражданке. Шкурные, торгашеские девяностые сделали с шахтерами когда-то большого Восточного Донбасса то же самое, что советская власть с казаками. Шахтер всегда, спускаясь в подземелье, знал, что есть шанс остаться там навеки – и хорошо, если сразу завалит или убьет взрывом метана, а то можно же много дней, медленно, от удушья и жажды… Такой шахтер никогда не встанет торговать галантереей – как не встанет и казак. Место их обоих – поближе к смерти. А ближе к смерти на гражданке – водка. Шахтеры еще ждут своего летописца.

В здешних местах города получались из слипающихся станиц, между которыми был вставлен какой-нибудь комбинат; из соединенных в узел асфальтовым пунктиром поселков, которые строились вокруг шахт. Между районами одного города здесь лежат незасеянные поля. У каждого района – свои название, климат, диалект, менталитет. На органичную дореволюционную карту поселений была наброшена стальная, а ныне проржавевшая сеть производственной необходимости. Органика берет свое, но еще не взяла. Пока что она только опутывает травой забвения брошенные остовы цехов – и картину эту пока трудно принять за картину возрождения старого мира. Неумолимая логика грузоперевозок и трудовых отношений связала старый мир бечевками советских дорог, но теперь их почти не видно, выступили наружу неизбывные красоты мест.

Для замыленного взгляда степь скучна. Близ Ростова и южнее, к Краснодару, земля лежит плоско, и взгляду до горизонта не на чем задержаться, кроме лесополос, которые в итоге горизонт и заменяют. Но сотню километров на северо-запад – и степь натыкается на широкий хвост Донецкого кряжа, начинает волноваться холмами, трескаться оврагами, ломаться балками. Здесь впервые появилось ощущение путешествия, хотя всего-то сто километров, но заложенная в пейзаже сюжетика мира уже изменилась.

Часть заднего сиденья в вылизанной старой «четверке» отрезали мощные вертикальные планки для каких-то садовых нужд. Сева сидел где-то под этими планками, остальное пространство занимали дети – девочки примерно двенадцати и семи лет. Дети не двигались. Машину вел крупный обстоятельный, в очках, отец семейства. Бледная проглотившая аршин мать смотрела строго перед собой. Никто не произносил ни звука, радио не работало.