Рассекречено внешней разведкой

Запаниковал я поначалу, но мобилизовался, взял себя в руки и стал конструктивно мыслить, то есть выход искать. Осенила довольно дерзкая мысль: дескать, еще пацаном был, но его, гада, точно запомнил — это он в период оккупации в нашем селе народ грабил и всякие бесчинства творил. Святой, мол, гнев у меня по ночам пробуждается, и, как лунатик, совершенно бессознательно, но вполне заслуженно бывшим злодеям я должок возвращаю. А потом пусть он сам отмывается, пусть вспоминает, был он в наших местах или нет и чем там конкретно занимался. А я на своем стоять буду: узнал его, и все тут! А как с двадцатого этажа, да еще ночью, разглядел, то и сам не пойму: наверное, на таких типов у меня телепатия обостряется.

Поначалу красивой мне эта версия показалась. Оно и понятно: в критические моменты и в дурные головы иногда гениальные идеи забредают. Только неправда все это! Свою шкуру спасаю, а невинного человека сначала побил, а потом еще и на позор выставляю. Срамота!

Рассказываю я это тебе долго, а тогда просчитал я все доступные варианты вместе с их возможными последствиями моментально, как на ЭВМ. И в конце концов решил чистосердечно покаяться, повиниться.

А мой антифашист все волнуется и быстро-быстро свою биографию рассказывает, все еще боится, что я его в багажнике так и законсервирую.

— Ладно, — говорю, — вылазь.

А он как в угол забился, так оттуда и не вылазит, лицо руками прикрывает и о пощаде молит. Чувствую, что от шока еще отойти не может.

— Геноссе, — говорю, — тут маленький прокол получился.

Повело меня, чистоплюя, на полную откровенность, вывалил я ему все как было. Конечно же, де забыл я о своей сапфирной «Ладе», как о несостоявшейся любви, упомянуть, а также о крупном личном вкладе в то темное дело моей дорогой тещи. Если, думаю, хоть капля юмора у этого, пусть и малость побитого, человека еще осталась, то он обязательно на тещу как-то среагирует, потому что у все нормальных мужиков эта реакция одинакова.

Слушал он меня очень внимательно, но настороженно, все еще сидя в багажнике с крепко зажатой в правой руке монтировкой. Ни разу не встрял, не перебил и, как мне кажется, даже не мигнул выпученными, ошалевшими глазами. Окончил я свой затянувшийся монолог в состоянии повышенного душевного волнения и большой личной гордости за свое великодушие, с поднятым в ритуальном антифашистском жесте кулаком и подчеркнуто громко выразил ему свою пролетарскую солидарность:

— Рот фронт, либер геноссе!

Очень довольный собой, я протянул ему руку. Но не тут-то было! Мне казалось, что мой визави не только очень внимательно, но и с интересом вслушивается в мою исповедь. А он в это самое время напряженно мыслил совсем в другом направлении — как извлечь из этой ситуации побольше выгод только для себя.

Начал он свой вражеский демарш с того, что, не обращая внимания на протянутую ему руку, неторопливо выбрался из своего убежища, захлопнул багажник, зачем-то обошел вокруг машины, внимательно ее осмотрел, сел за руль, плотно закрыл дверцу и быстро нажал на все кнопки, не позволяющие открыть машину снаружи. И только оказавшись, как ему показалось, в полной безопасности, вдруг разразился невероятной, страшной бранью. Казалось, он всю жизнь копил вселенский мат, чтобы выплеснуть его одним залпом. Мало того, что лично меня он поливал самыми непристойными ругательствами: его желчи с лихвой хватило и на всех моих соплеменников, и на мою державу. Он корил себя даже за то, что недостаточно много убил моих соотечественников в прошлой войне, а такая возможность у него, как оказалось, все же была. Заставил он меня крупно пожалеть, что я слишком честным для него оказался.

Не помню уже, как получилось, что он снова оказался в моих руках: я сжимал ему горло. И произошло бы самое страшное, если-бы не мой добрый ангел-хранитель, моя дорогая супруга. Откуда она появилась, не ведаю, но ее присутствие я ощутил по звонким пощечинам, отпущенным обеим конфликтующим сторонам.

— Не смейте, уважаемые господа, грязно браниться при даме! — властно заявила она и степенно, с достоинством удалилась.

Внезапный удар с третьей стороны внес маленький диссонанс в нормальное развитие мужской потасовки. Наступила короткая пауза, в ходе которой обе стороны, не договариваясь, одновременно решили свернуть с тропы войны на путь поиска политических решений. Меня несколько озадачивало лишь то, что этот маневр лишал меня главного козыря — рост 195, вес 120 — и инициатива могла перейти к противнику. Чем он не преминул тут же воспользоваться.

— Сегодня же я сообщу обо всем моему большому другу, который по счастливому стечению обстоятельств одновременно является и вашим послом, — доверительно сообщил он мне.