Рассказы

— Они останавливаются-то не в одно время; что же ты во время движения ни с того ни с сего и будешь крыть?..

— Можно предупредить, что это к следующей остановке относится.

— А почему вагонов не прибавляют?

— Потому что второстепенная линия — движение небольшое, — сказал недовольно кондуктор.

— Какое ж, к черту, небольшое, когда мы все ребра себе переломали.

— Мало что поломали — определяется по статистике, а не по ребрам.

— Батюшка, ослобони! — крикнула старушка из середины.

— То-то вот — «ослобони»!.. А зачем лезла на такой номер, спрашивается? По зубам бы выбирала. Села бы, вон, на четвертый.

— Куда ж я на четвертый сяду, когда он совсем не в ту сторону?

— Еще разбирет, в какую сторону, — проворчал недовольно кондуктор. — Ну, что же там, вы! Олухи царя небесного, ведь вам сказано наперед потесниться!

— Нельзя ли повежливее?

— Садись на другой номер, там повежливее будут.

— Вы, кажется, навеселе?..

— На этом номере только пьяному и ездить, никакой трезвый не выдержит, отозвался кондуктор и прибавил: — Ах, окаянные, ну и народ! Ежели на них не кричать без передышки, они на вершок не подвинутся.

— Голубчик, крикни на них посильнее! — послышался голос старушки, — совсем ведь смерть подходит.

— Криком тут много не сделаешь, — ответил недовольно кондуктор и мигнул вожатому: — Панкратов, стряхни-ка!

Вагон, летевший под уклон, вдруг неожиданно замедлил ход, и все пассажиры, стоявшие в проходе, посыпались друг на друга к передней площадке.

— Боже мой! Что же это?! Что случилось?!

— Да ничего не случилось, — сказал кондуктор, — вот стряхнул всех, — теперь свободнее стало.

— Слушайте, нельзя ли потише?! — крикнул какой-то гражданин, сидевший на скамейке, у которого шапка слетела через задинку назад.

— Потише ничего не выйдет, — отозвался кондуктор. — На другом номере, конечно, можно и потише, а тут народ так образовался, что его только вот когда под горку разгонишь да остановишь сразу, ну, тогда еще стряхнется. Они стоять на особый манер приспособились: на других номерах человек стоит себе как попало, а тут он норовит вдоль вагона раскорячиться. Поди-ка его сшиби, когда он одной ногой в пол упирается!

— Вот пять лет езжу на этом номере, — сказал толстый человек, — и каждый божий день такая мука.

— И десять лет проездишь, все та же мука будет, — сказал кондуктор. — На этом номере за три года пенсию выдавать надо.

— А ничего с ним сделать нельзя? — спросил опять кто-то.

— Это не с ним, а с народом делать надо. Да и с народом ничего не сделаешь; ежели только перебить вас половину, тех, что на этом номере ездят, ну, тогда, может быть, послободнеет.

Вагон остановился на остановке, и на задней площадке опять завязалось сражение.

— Проходите наперед, ведь там вышли! — кричали снаружи.

— Кондуктор, не пускайте же больше, скажите, что мест нет! — кричала какая-то женщина в вагоне, у которой шляпка от тесноты перевернулась задом наперед.

— Пускай лезут, — ответил кондуктор, — ведь если бы ты там, а не тут была, другое бы совсем говорила.

— Передние, проходите дальше! Кондуктор, крикнете же им.

— У меня уж голос пропадать стал от крику, — сказал кондуктор, — а вот сейчас тронемся, тогда и разровняемся.

И когда вагон тронулся и разошелся под уклон, он крикнул:

— Панкратов, стряхни их, чертей, как следует!..

Иродово племя

На бирже губернского города была толкотня и давка.

На решетчатом диванчике, стоявшем около стены в темном коридоре, сидела женщина в красной шали, замотанной одним концом вокруг шеи, мужчина в поддевке и белых валенках и рабочий в шапке с незавязанными, мотающимися наушниками.

— Вот третью неделю хожу, а толку — ни черта, — сказал мужчина в белых валенках. — А все почему? Потому, что у кого есть сват или брат, или, скажем, знакомство, тот получает. А наш брат — только облизывается. С виду все хорошо: все равны и все по справедливости, а на поверку выходит — черт-те что. А все отчего? Оттого, что гражданской сознательности нет. Если бы они для себя нанимали, так они бы все кишки перевернули у человека, прежде чем ему место дать, а тут дело не их, а государственное, значит — черт с ним, пихну какого-нибудь зятя или тестя, а знающий человек на диванчике посиди.

— Это верно, чего там, — сказал рабочий, куривший папиросу и смотревший прямо перед собой в пол.

— А уж барышень этих везде напихано, — прямо не знаешь, откуда они берутся, — отозвалась женщина.

— Вон, вон, пошел, — сказал мужчина в белых валенках, указав на какого-то молодого человека, который сначала стал было в очередь, но через минуту достал какое-то письмо в запечатанном конверте и стал водить глазами по дверям. А потом подошел к уборщице в мужской куртке, несшей корзину для бумаг, и что-то спросил у нее, продолжая бегать глазами по дверям.

Уборщица указала ему на дверь последней комнаты и пошла. А молодой человек направился к указанной двери.

Потом, через пять минут, застегиваясь и едва сдерживая улыбку от каких-то приятных мыслей, прошел мимо сидевших на диванчике и, хлопнув дверью, размоловшейся от постоянного хлопанья, скрылся.