Рассказы

Подшутил же я над ним один раз. Вышел вечером из избушки. Тихо кругом, тепло и облачно; вечер такой темный. Комары на этот раз особенно злющие были,— нигде от них не найдешь спасения. И так гудят, будто в лесу, во всех концах, самовары закипают. Смотрю я, под березой, где икона висела,— огонек поблескивает. Светлячок зеленый звездочкой сияет. Днем посмотришь на него,— просто червячок, серенький, невзрачный. Иной раз много их в пеньках. А вечером далеко видно, как эти чудесные огоньки светятся, словно стайки звезд в небе. Взял я светлячка, положил на верхний край иконы и позвал мать:

— Иди-ка сюда, мама. Смотри!

Она вышла, ахнула от удивления и закричала:

— Отец, смотри-ка, чудо какое! У пресвятой богородицы на голове звездочка горит.

Отец выскочил из избушки, смотрит на икону и глазам своим не верит. Он уж совсем спать собрался. Смотрит и крестится, а комары возле него гудят, поют. Он себя то по шее хлестнет, то по щеке шлепнет, то по лбу ударит. Терпел-терпел да как выругается... Мать с испугу даже присела. Снял он икону и понес ее в избушку. Червячок упал в траву и попрежнему там светится.

Тут только отец догадался, в чем дело, да меня иконой по лбу стукнул.

— Ты, говорит, толстоголовый, не потешайся, я постарше тебя. Басурман ты этакий! Червяков на икону святую не сажай.

Потом забежал в избушку и ругается:

— Вот гнус! Как они меня покусали, подлые.

А в другой раз отца разделали, что надо. Это так было. У нас уже поспела гребь. День был жаркий, сухой. Отец мой любил работать в такие дни в одних подштанниках, в рубахе без пояса и с расстегнутым воротом. Загребает он сено у опушки леса, кричит мне:

— Иди-ка, Степка, сюда!

Я подошел. Он показал мне на елку граблями и говорит:

— Видал осье гнездо? Смотри!

И верно, у небольшой елки к стволу подвесился серый комок, похожий на пузырь. Возле него вились нарядные осы. Я знал их, испытал, как они жалят, и отскочил. А отец засмеялся:

— Эх ты, мухи боишься? Какой ты есть человек.

— А ты не боишься?..

— Ну, есть кого бояться... Надо взять, может, у них мед есть.

Он смело подошел к гнезду, хотел схватить его и завернуть в подол рубахи. Осы в это время зажужжали. Одна ударила отца в лоб, другая в губу. Он растерялся, бросил гнездо на землю и побежал, а осы стайкой помчались за ним. Отец бегал по покосу, что есть сил, только рубаха вздувалась пузырем. Он закрывал лицо руками, и тогда осы злобно били его в голову, в руки. Несколько ос, должно быть, попали под рубаху. В конце концов отец упал и задрыгал ногами. Одна оса и меня саданула в висок.

В этот день я не мог смотреть на отца без смеха. Он был неузнаваем. Верхняя губа его вздулась и покосилась набок. Один ус вверх торчал, а другой опустился вниз. Глаза заплыли и смотрели сквозь узенькие щелки. Одна бровь поднялась, а другая тяжело нависла. Я сказал:

— Вот и тебя изукрасили.

— Ладно, не рассусоливай,—недовольно отозвался он.

Неподалеку работала мать — тоже пошутила:

— Хоть бы нам медку-то дал, а то один весь мед съел.

Отец покосился на нее и промолчал.

Случилась и со мной в этот раз на покосе неприятная история. Кончили работу, сгребли сено, сметали в зарод— в стог. Домой надо возвращаться. Легко сказать — домой! На себе все не потащишь. Отец ходил, ходил по соседним покосам — просил лошадь. Я только думаю: «Ух, не дали бы!»

Знал я,— уедем с покоса, а мне обратно опять ехать придется,— лошадь хозяину представить и пешком домой возвращаться.

Лошади так и не мог отец найти. Пришел сердитый. Сел на обрубок дерева у костра и задумался. Потом решительно встал и сказал:

— Мать, собирайся, пешком пойдем.

— А это все как, на себе потащим? — не вытерпев, спросил я.

— Ты останешься,— сказал отец,— переночуешь, я завтра утром приеду и увезу все.

Я печально выслушал это приказание. Возражать все равно бесполезно. Отец был человек упрямый. А ночевать в лесу одному для меня большое дело. Правда, я не совсем один,— корова еще со мной останется. На этот раз отец и корову с собой привел. Но что корова? С ней не поговоришь. Я не боялся, но думал, что ночью будет скучно и жутко. А жутко потому, что тишина ночью наводит на особые размышления — про леших, про ведьм всевозможных, про чертей. Все это как-то помимо воли лезет в голову. Бабушка мне про них много рассказывала.

Отец перед уходом попрятал вещи под стог, в кусты. Мать тем временем две корзины груздей набрала. Взяли они корзины в руки и пошли. Отец строго мне наказал:

— Ты смотри, не уходи никуда. А то неровен час, придут чужие люди, что-нибудь стащат. Самовар береги.

А мать сказала:

— За коровой присмотри, чтобы не убрела куда-нибудь.

Ушли... Остался я один и не знаю, что делать, как время скоротать. Все были вокруг меня люди, разговаривали и вдруг их не стало.