Рассказы

Днепр бесновался, скованный берегами. Ветер с визгом пролетал над водой и спешил дальше, к Арсеналу, где строились в боевые колонны вооруженные арсенальцы. Многие еще неумело, но крепко держали винтовки. Их строгие лица отражали решимость. Они шли по улицам города с песнями, шли в свой первый и последний бой.

Комсомольцы, славные вестники новых времен! Они смело шли на смерть, и Днепр стонал от ярости, точно хотел вырваться из берегов навстречу врагу, сжигавшему Украину.

Шли комсомольцы от Херсона и Чернигова, из Юзовки и Екатеринослава, шли упрямо, с верой в победу — и побеждали, падая замертво, посылали письма в вечность, оставляли короткие, написанные кровью слова прощания. Они писали эти слова в последние минуты жизни, писали на клочках бумаги, на стенах тюремных камер. Они посылали их тем, кто оставался жить, кто продолжал сражаться на фронтах и гордо нес красное знамя свободы.

Безусые юнцы, они еще не умели жить, но бестрепетно шли на вражьи штыки, стреляли до накала ружейных стволов, а если выходили патроны, бросались грудью вперед. Падая под вражескими пулями, они передавали товарищам свое мужество, свою ненависть к врагу и светлую веру в победу. Приходили новые бойцы, принимали эту веру, как знамя, и продолжали бой.

В этом бессмертие юных героев, бессмертие коротких и пламенных писем: они вошли в вечность, эти листки, полные жизни, огня и ярости.

«Дорогие товарищи!

Меня арестовали во вторник, то есть педелю тому назад. У меня ничего не нашли. Арестовавши, били, не верили, что я поляк. Весь вторник я просидел в уголовном розыске. Ночь со вторника на среду — в петропавловском участке. Приблизительно до полудня был спокойный, ибо думал, что меня скоро отпустят. Через полчаса меня вызвали на допрос. Там меня били чуть ли не целый час. Били резиной, ногами, крутили руки и ноги. Одну ногу протянули до лица, другую — до затылка, поднимали за чуб, клали на лавку и танцевали по телу, били в лицо, зубы, но так, чтобы не было следов. Наконец рассвирепевший от моего молчания Иваньковский, первая сволочь в мире, ударил меня револьвером по голове. Я упал, залившись кровью. Несколько раз терял сознание. Под влиянием этого я признался, что работал. Мне угрожает смерть, если до этого не случится что-нибудь необыкновенное.

Ночью я дважды пробовал выскочить из окна 4-го этажа, но меня ловили и снова били.

На рассвете меня снова вызвали на допрос и требовали, чтоб я выдал фамилии или адреса товарищей, которые работают со мной. Снова долго били и ничего не добились, потому что на все вопросы я отвечал, что не знаю.

Велели подписать дознание. Я подписал. Потом Иваньковский, махнув рукой, велел отвести меня в участок. Фактически я уже распрощался с жизнью, и если случится так, что я останусь жить, это будет для меня приятный и неожиданный подарок, выигрыш жизни.

Теперь, когда рана на голове заживает, когда по так ощущаешь боль во всем теле и жизненная сила охватила организм, а ближайшие перспективы на воле такие заманчивые, хочется жить, хотя бы что. Без борьбы я не сдамся, без борьбы не умру. И если придется все же умереть, то я встречу смерть с высоко поднятой головой.

Прощайте!

Ваш Зиг»[27]