Рассказы

Мама прекрасно знала, что я никогда не получал двоек. И что, если бы я хоть однажды забыл выключить газ, у нее бы уже не было сына. Но она так писала… А я читал и сердился. И только потом, когда мамы не стало, я перечитал и понял все ее письма: в них были любовь и тревога…

Как и в твоих! Могу ли я на тебя сердиться?

Могу ли сердиться, если и сам люблю еще сильнее, чем прежде! Пойми это… У меня только меньше оснований для тревог: у вас там солнце, и море, и гроздья винограда на подоконнике. Но может быть, один твой летчик перевешивает все здешние опасности? И даже сырой вечерний воздух при моих слабых легких, а?

Нет, не верю! И за то, что не верю, крепко целую тебя.

Алексей»

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ

«Маринка, родная!

Минуту назад я вернулся из типографии, раздеться не успел — и вот уже спешу рассказать тебе об истории с Владиславом Петровичем Езерским. Наши молодые ребята зовут его «Владик», что в расшифрованном виде означает: «Владыка домов и квартир». А еще его называют: «Наш ОТК». Нет, мы и не думаем сравнивать его с отделом технического контроля: это очень нужный отдел! Речь идет о сокращенном звучании знаменитого словечка «отказать!». Есть разные слова-паразиты. Одни люди суют всюду свое любимое «так сказать», другие не могут жить без «понимаешь», а вот грешный язык Владислава Петровича легче всего и с наибольшим удовольствием произносит это самое «отказать!».

Нам, к примеру, он не дал помещения для типографии, хотя мог бы его найти. Ему приятней, однако, чтобы мы по нескольку раз в день топали в Каменищи и обратно.

Одним словом: «Чего моя левая нога пожелает!» Свой фельетон мы так и назвали: «Наше слово — к левой ноге Владислава Петровича!»

И, представь себе, Владик заранее узнал о статье. Нет, он ничего не вынюхивал — просто директор типографии проговорился. Езерский отказал ему в новых шрифтах («Вы и старыми больно шлепаете!»), а директор ему в ответ: «Вас-то уж шлепнем! И на первой полоске!»

Владик немедленно принял меры. Прежде всего он помчался к начальнику. А наш старый таежный охотник ответил ему: «Я тебя, Езерский, сам давно на мушке держу. Но пусть газета первая пальнет! Сразу оценишь этих «разбойников».

Ты думаешь, Владик сдался? О нет! Он с ходу реквизировал автомобиль, на котором мы иногда ездим в типографию, и я прошагал десять километров в темноте через лес (так намного короче).

Газета завтра опоздает. А мы в самом конце номера напечатаем жирным шрифтом: «Номер не вышел вовремя из-за того, что герой нашего фельетона, Владислав Петрович Езерский, вновь оказался во власти своей левой ноги». Борьба так борьба!

Алексей.

P. S. Прости! Первый раз в жизни забыл поцеловать тебя: зол, не хочу сказать «как собака» (зачем обижать собак!), точнее сказать — «как зверь». И валюсь с ног от усталости. Прости!..»

ПИСЬМО ВОСЬМОЕ

«Быть может, это прозвучит пошловато, но я убедилась: время — самый надежный целитель. Еще недавно я бы ужаснулась, узнав, что ты со своими легкими прошагал десять километров по сырому вечернему лесу. А сейчас это твое сумасшествие (ты слышишь: сумасшествие!) меня нисколько не тронуло. Ну ни капельки!

Хотя мои сообщения о летчике и напоминают тебе какие-то там газетные «шапки», я все же дерзну еще раз сообщить: он уезжает отсюда через неделю и очень просит меня до отъезда что-то ему ответить. Ради меня он готов перевестись на постоянную работу сюда, в Крым: преподавателем в какую-то летную школу. Я вижу, что он, в отличие от тебя, по-настоящему… Да, да: именно по-настоящему и именно в отличие!

Не воображай только, что я когда-нибудь приеду в твой дикий лесной край: это значило бы не уважать себя, не ценить своей работы и, наконец, не дорожить твоим здоровьем. Хотя им я, кажется, почти уже и не дорожу.

История с Езерским, которой ты заполнил все предыдущее письмо, меня очень мало интересует, но я уверена почему-то, что фельетон вы написали беззубый: откуда вам уметь писать фельетоны?! Хотелось бы убедиться в своей правоте: пришли мне один номер этого вашего боевого листка.

И еще скажу, что любая уважающая себя редакция уже давно бы добилась постоянной автомашины, а не гоняла бы своих сотрудников ночью через лес.

Так приедешь ты в Крым или нет?! Спрашиваю тебя в последний раз. Самый последний!

М.»

ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ

«Маришка, любимая! Сегодня был на стройке нового жилого дома, что выходит одной стороной на наш местный Крещатик, а другой — к большому лесному озеру. Думал собрать материал для очерка. Но ничего не собрал…

Бродил по недостроенным этажам и все думал: «А вот бы поселиться нам в этой комнате!.. Или вот в этой… Или вон в той… Сюда бы поставили письменный стол и полку с книгами. А здесь вот, в этом углу, было бы Маринкино царство: врачебные инструменты, и едва уловимый запах духов, и уж непременно электрический утюг на гладильной доске… Я ведь знаю, как любит она разглаживать каждую морщинку на платье! А отсюда, с этого балкона, Марина могла бы глядеться прямо в озеро — такое чистое, что даже цвет камешков на дне разобрать можно…»