Рассказы

сезон скачек в упряжке уже открылся, как выражаются, неделю или 2 назад, и я выезжал туда раз 5–6, вероятно, выходя в конце по нулям, а это просто дьявольская трата времени — всё, на самом деле, трата времени, если ты только не ебешься хорошо, не творишь хорошо, не живешь хорошо, или не ползешь к какому–нибудь призрачному любвесчастью. мы все закончим в засаленном горшке разгрома — хоть смертью его назови, хоть ошибкой. слова — не мое дело. хоть я и предполагаю, поскольку человек не перестает приспосабливаться к приливу, что мы можем назвать это опытом, даже если не уверены, что это мудрость. тогда, к тому же, человек всю жизнь может прожить в непрерывной ошибке, в каком–то оцепенелом состоянии ужаса. короче, вы видели такие лица. я видел свое собственное.

поэтому пока не спала тепловая волна, они по–прежнему там, эти игроки: раздобыли где–то немного денег, с большим трудом раздобыли, и теперь пытаются объегорить 15 %-ный побор. иногда я думаю, что толпа загипнотизирована, что ей просто некуда больше пойти. а после скачек они забираются в свои старые машины, разъезжаются по одиноким комнатешкам и смотрят там на стены, спрашивая себя, зачем они это сделали — стоптанные каблуки, гнилые зубы, язвы, тупорылые работы, мужчины без женщин, женщины без мужчин. сплошное говно.

посмеяться там тоже можно. не бывает без смеха. зайдя как–то в мужской туалет между заездами, я наткнулся на молодого человека: он давился от тошноты и орал в ярости:

— проклятый урод, какой–то проклятый урод не смыл за собой это говно! ОН ЕГО ТАК И ОСТАВИЛ! вот же урод, я захожу, а оно ТАМ! дома наверняка тоже так делает!

мальчишка вопил. все остальные стояли и занимались своим делом — ссали или мыли руки, думая о последнем заезде, или о следующем. я знаю придурков, которые придут в восторг, наткнувшись на горшок, полный свежих какашек. но так всегда получается — достается он не тому, кому надо.

другой день: я потею, сражаюсь, чешусь, молюсь, дрочусь, только бы удержаться в выигрыше баксов на 10–12, а это очень трудный заезд в упряжке, думаю, сами жокеи не знают, кто победит, а эта здоровая жирная баба, громогласный кит здоровой вонючей ворвани просто, подваливает ко мне, прижимается к моему туловищу всем своим смердящим салом, суется мне в рожу 2‑мя крошечными глазками, ртом и всем остальным и говорит:

— кто правит первой лошадью?

— кто правит первой лошадью?

— да, кто правит первой лошадью?

— черт бы вас побрал, дамочка, подите вон от меня, не доставайте. прочь! прочь!

она пошла. на ипподроме полно сумасшедших. некоторые приходят, как только открывают ворота. растягиваются на сиденьях или на лавках и спят все бега. ни одного заезда никогда не видят. потом поднимаются и идут домой. другие прогуливаются вокруг, лишь смутно осознавая, что тут какие–то бега происходят. покупают себе кофе или просто стоят и лыбятся, будто из них всю жизнь вышибли и выжгли. или иногда смотришь: один такой стоит где–нибудь в темном углу, целую сосиску с булкой себе в глотку пихает, давится, кашляет, в полном восторге от того, какое свинство он тут развел. а в конце каждого дня видишь одного–двух, головы между колен. иногда они плачут. куда идут отсюда неудачники? кому они нужны?

в сущности, так или иначе, но каждый считает, что у него есть ключ к тому, как эту штуку обвести вокруг пальца, даже если иногда это ничем не подкрепленное допущение, что, мол, удача должна повернуться к ним лицом, некоторые играют на звезды, некоторые — на номера, некоторые — только на время, другие — на жокеев, или замыкающих, или на скорость, или на имена, или вообще бог знает на что. почти все они проигрывают, постоянно. почти весь их доход уходит прямо в машины тотализатора. у большинства этих людей непереносимо фиксированные эго — они уперто глупы.