Рассказы

Тем не менее, хотя тишина и наступила, было ясно, что никто из участников этого маленького заговора, упомянутого нами, не забыл, зачем он сюда пришел; они обменивались взглядами и знаками тем чаще, чем ближе актеры подходили к реплике, которая должна была вызвать взрыв. Дантон шепотом сказал Камиллу: «Это в третьей сцене» — и, словно желая ускорить темп речи, стал повторять стихи одновременно с актером до тех пор, пока не прозвучали строки, предшествующие ожидаемым:

Ждем, Цезарь, августейшей милости твоей,Дар драгоценнейший, что всех других милей,Превыше всех щедрот, земель, тобой даримых...

Цезарь

Что, Цимбер, смеешь ты просить?

Цимбер

Свободу Риму!

Троекратный взрыв рукоплесканий покрыл эти слова.

— Вот сейчас, — сказал Дантон, приподнимаясь.

Тальма начал:

Да, Цезарь, ты велик, но дай свободу Риму!

Дантон выпрямился во весь рост, посмотрел вокруг, как генерал, желающий убедиться, что все на своих местах, но вдруг взгляд его замер: решетка одной из лож бенуара приоткрылась, из темноты показалось мертвенно-бледное, с резкими чертами лицо Робеспьера. Взгляды двух противников встретились и не могли оторваться друг от друга. Во взгляде Робеспьера сквозила ирония победителя, дерзость человека, находящегося в полной безопасности. Дантон впервые почувствовал, как холодный пот стал стекать по всему его телу; он забыл, что от него ждут сигнала: стихи прозвучали, не вызвав ни аплодисментов, ни ропота. Дантон упал на свое кресло побежденный. Решетка ложи поднялась. Все было кончено. Поборники гильотины одолели зачинщиков сентябрьской резни. Девяносто третий год заколдовал девяносто второй.

Марсо, озабоченный совсем иным и не следивший за трагедией, был, наверное, единственным зрителем, кто, не понимая, что происходит, заметил эту сцену, длившуюся всего несколько секунд. Впрочем ему хватило времени, чтобы разглядеть Робеспьера, и он поторопился спуститься с балкона и успел встретиться с ним в коридоре.

Робеспьер был спокоен и хладнокровен, словно ничего не произошло. Марсо представился ему, назвав себя. Робеспьер протянул руку: Марсо, поддавшись первому порыву, отвел свою. Горькая улыбка появилась на губах Робеспьера.

— Чего же вы от меня хотите? — спросил он.

— Поговорить с тобой несколько минут.

— Здесь или у меня?

— У тебя.

— Тогда пойдем.

И оба, охваченные столь разными чувствами, пошли бок о бок: Робеспьер — равнодушный и спокойный, Марсо — заинтересованный и взволнованный.

Вот человек, в руках которого судьба Бланш; о нем столько говорят, но лишь его неподкупность не вызывает сомнений, популярность же его должна казаться труднообъяснимой. В самом деле, он завоевал ее, не пользуясь ни одним из способов, служивших его предшественникам. У него не было ни неотразимого красноречия Мирабо, ни отеческой строгости Байи, ни возвышенной пылкости Дантона, ни непристойного краснобайства Эбера; трудясь для народа, он делал это скрытно и не отчитываясь перед ним. Среди всеобщего опрощения в языке и одежде он сохранил вежливость в обращении и изящество в костюме[2]; наконец, насколько все прочие прилагали усилия, чтобы смешаться с толпой, настолько он, казалось, делал все возможное, чтобы возвышаться над ней; с первого взгляда было ясно, что этот удивительный человек должен быть для народных масс либо идолом, либо жертвой, — он стал и тем и другим.

Они пришли. Узкая лестница вела в комнату на четвертом этаже. Робеспьер открыл дверь: бюст Руссо, стол с раскрытыми книгами — «Общественным договором» и «Эмилем», комод и несколько стульев составляли всю меблировку. Всюду царила исключительная чистота.

От Робеспьера не ускользнуло впечатление Марсо от увиденного.

— Вот дворец Цезаря, — сказал он с улыбкой. — Что вы хотели попросить у диктатора?

— Помилование моей жене, осужденной Каррье.

— Твоя жена осуждена Каррье? Жена Марсо? Республиканца времен античности? Воина-спартанца? Что же творится в Нанте?

— Зверства.

Марсо обрисовал ему картину, уже известную нашему читателю. Во время рассказа, не перебивая его, Робеспьер терзался, сидя на стуле. Но вот Марсо замолчал.

— Так вот как меня понимают повсюду, — хрипло проговорил Робеспьер (глубокое волнение, испытанное им во время рассказа, изменило его голос), — куда не проникает мой взор, куда не дотягивается моя рука, чтобы остановить бесполезную резню... Однако ж там есть еще достаточно крови, которую необходимо пролить, ибо мы еще не у цели.

— И все же, Робеспьер, мне нужно помилование для жены.

Робеспьер взял чистый лист бумаги:

— Ее девичье имя?

— Зачем?

— Это нужно, чтобы установить личность.

— Бланш де Больё.

Робеспьер выронил перо из рук.

— Дочь маркиза де Больё? Главаря бандитов?

— Бланш де Больё, дочь маркиза де Больё.

— Как она стала твоей женой?

Марсо рассказал все.

— Безумец! Сумасшедший! Как ты мог?

Марсо прервал его: