Рассказы

День выписки совпал с возвращением жены из Ялты. Она была удивлена и огорчена ("Зачем не дал телеграмму? Что за ребячество!"), трогательно ухаживала за ним. Они вместе удивлялись перемене его вкусовых ощущений: все блюда казались ему жутко пересоленными, чай теперь он пил с сахаром да еще и с конфетами. Вечерами, гуляя с женой, он молчал, не слушая ее болтовню. По утрам, когда она уходила на службу, бродил по улицам, где раньше никогда не бывал. В одном из переулков он познакомился с некра сивой женщиной, к которой и ушел после болезненного разрыва с женой. В новой квартире книг почти не было. Выходные дни они вместе пролеживали в постели, читая вслух тонкие журналы, попивая кофе (хотя его сердце стало бурно реагировать на возбудители) и занимались тем, что Хемингуэй со стыдливым пафосом называл "любовью". По вечерам он ходил в кино – один. Он заговаривал с женщинами на улице, некоторые были не прочь продолжить знакомство. Надолго запомнилась рослая брюнетка, которая требовала, чтобы он причинил ей боль. Он избил ее с наслаждением. Запах ее кожи вспоминался и после прекращения знакомства. Была еще одноногая пьяница, немыслимо гордая и готовая на чудовищные унижения (и он равнодушно соглашался на это). Однажды в какой-то кочегарке, выпив для храбрости, она попыталась убить его, но лишь поранила. Он милосердно задушил ее и закопал в куче угля. Иногда, редко, он заходил к бывшей жене, раза два или три оставался ночевать, но вид старой квартиры, сотен книг любовно подо-бранной библиотеки не вызывал у него ни раскаяния, ни хотя бы ностальгии. Он не мог больше без раздражения и скуки слушать Стравинского, зато часами с наслаждением внимал Березовскому и Веделю в исполнении юрловского хора. По ночам он смеялся во сне, но не верил женщинам, когда они ему об этом говорили. Снилась вода. По утрам он сочинял стихи, но листки с записями чаще всего сжигал.

Каждую субботу ездил к морю. Подолгу сидел на песке с закрытыми глазами, лицом к прибою, и нельзя было понять, спит он или бодрствует. В конце июля уволился и переехал к новой подруге, жившей в приморском городке. Новую работу он искать не стал.

Кое-как позавтракав, отправлялся на берег, а как только установилась жара, даже ночевал иногда на песке в нескольких метрах от воды. Он перестал обращать внимание на свою внешность, ходил в лохмотьях, вызывая недоуменные взгляды блюстителей порядка. В августе он окончательно перебрался на пляж, устроив себе логово между валунами. Ползал по мокрому песку, уже без помощи рук, оставляя глубокий извилистый след. Изредка женщина, с которой он жил, приносила ему еду, но чаще он сам добывал пропитание, охотясь на мелководье за камбалой и медузами. С каждым днем заплывал все дальше и плавал все увереннее. Наконец

11 сентября, на закате дня, он почувствовал, что достаточно надышался воздухом, и, сверкнув чешуей, скрылся под водой.

ГОСТЬ ИЗ АНДОРРЫ

…существо это… всей своей внеш ностью похоже на человека, умеет произносить несколько слов и про делывать разные забавные штуки.

Дж. Свифт. Путешествия

Гулливера

Он умер вовсе не потому, что с ним плохо обращались. Он умер сам: сунул голову в веревочную петлю и выпрыгнул из окна своей комнаты. Нет, мы ему не мешали – мы уже попривыкли к его чудачествам и не трогали его. Но к исходу третьего дня из него потекло: оказывается, он умер. Мы закопали его в землю и сделали все, что положено. Несколько дней дети бегали на то место, но он так и не пророс.

Когда его привели к нам, мы сразу сообразили, что это Гость из бескрайней Андорры. Внешне он был неотличим от нас. Звуки его языка были точно такие же, как и у нас, и комбинировал он их так же, как мы, но понимать друг друга мы научились не сразу. При этом глагол "понимать" я употребляю, разумеется, в узком значении: понимать речь.

Мы отвели ему комнату на втором этаже, куда он всегда упрямо поднимался по лестнице. Спал он на кровати, вызывая острую жалость у домочадцев. Справляя нужду, снимал часть одежды.

Жидкую пищу ел ложкой, твердую – вилкой, проделывая все это за столом. Что ж, мы ему не препятствовали.

Каждый день он уходил из дома и бродил по городу, всякий раз непременно посещая зоопарк, хотя, побывав там впервые, он громко кричал по ночам (это время его сна), а днем не прикасался к пище.

Лебедя, жившего за домом, он упорно называл птицей, имея в виду такие признаки животного, как перья, крылья, клюв и способность к полету. Щуку именовал рыбой, а когда мы привели ему рыбу, спрятался в подвале, откуда, невзирая на уговоры и музыку, не выходил пять дней.

Мышь он называл мышью.

Смешное веселило его, грустное – печалило, что немало нас забавляло.

Долгое время он ходил по пятам за нашей шестой средней дочерью.

Однажды они поднялись наверх, в его комнату, он снял с нее одежду, разделся сам и лег на нее сверху. Когда мы поинтересовались у дочери, зачем они все это делали, она ничего не смогла объяснить. Тогда жена и остальные дочери попросили