Рассказы

- Ты, Юлиус, возьмешь на себя главную роль. Я уже стар, и рука у меня ненадежная. А мы с Сассем пособим держать... Хозяйка, готова у тебя лохань, куда кровь выпустить? - командовал Михкель. Тут он взглянул на меня и явно был озадачен.

- Ну, ты советом поможешь, - дал он мне весьма неопределенное задание.

- Ты у нас больше насчет разъяснительной работы, - растолковал Юлиус, призывай и вдохновляй.

В кухне стало тихо.

Юлиус уставился на стоявшую посреди стола еще не раскупоренную бутылку водки и произнес:

- Когда человек идет совершать убийство, ему непременно нужно на что ни то озлиться. Как же это я иначе наброшусь на другого? В данном случае, скажем, на безвинную свинью. Что она мне сделала? Я ведь даже и знать ее не знаю, а Михкель мне говорит: иди, Юлиус, и убей ее...

- А как же ты на войне-то убивал? - спросила Маали.

- Ну, дак там ведь как-никак злость была, - рассуждал Юлиус, - там злоба брала, что немец тебя насильно убить хотел. Говорят еще, что пшено делало солдат лютыми.

- С чего это? - удивился Михкель.

- Ну, ежели ты столько лет подряд каждый день по три раза пшенную бурду ел и перед атакой тебе опять же пшенный суп давали, тут мужики уж совсем свирепели: обратно, черт дери, пшено! Шли в атаку и били немца вдребезги, гляди, мол, дескать, из-за тебя нам приходится пшенный брандахлыст хлебать.

- В этой истории есть, наверно, свой резон, - заявил Сассь после долгот размышления, потому что мысль у него работала еще медленнее, чем он сам. На асе шутки он смеялся, наверно, один раз в квартал.

- Ты, Юлиус, давай откупорь бутылку, чтобы сердце у тебя ожесточилось, - проговорила Маали.

- Ну, знаешь, это разговор врага народа, - возразил Юлиус, - прежде чем забью, я вина в рот не возьму. Оно делает меня чувствительным. Как две-три рюмки выпью, так и начну брататься со свиньей. Вместе будем слезы лить, нет-нет, никак невозможно... Послушай, Сассь, а ты не мог бы меня обругать, от этого тоже другой раз сердце вскипает...

- Как же это... Ни с того ни с сего, - недоумевая, пожал плечами Сассь.

- Так ведь в большинстве так оно и бывает, что ругают не за дело. Ежели по делу, ну так выслушаешь да еще, бывает, и поблагодаришь, тут уж никакая злость неуместна. Помнишь прежнего председателя колхоза, старого Сарапуу. Перво-наперво он тебя выругает, виноват ты или нет, и только потом приступит к делу. Это называется "стиль руководства".

- А в газетах по большей части наоборот, - возразил Михкель, - сперва в статье говорят про большие успехи, ну, конечно, встречаются, мол, еще и отдельные недостатки, и только тут начинают выдавать почем зря.

- Долго вы еще будете панихиду служить, - рассердилась Маали, - время идет... давайте начинайте.

- Правда, давайте будем выгонять свинью, - согласился Михкель.

Все направились к хлеву, я нерешительно замыкал шествие.

Свинья лежала на боку в чистом уголке своего закута и спала, веки с белесыми шелковыми ресницами были плотно сомкнуты.

- "Все на свете мирно дышит, - стал декламировать Юлиус, опершись на загородку, - мир сошел на землю к нам".

- Что ты ее беспокоишь, - сетовала Маали вполголоса. - Спит себе так сладко, бедное животное, не чует, что его ждет. - Маали высморкалась в кончик фартука. - Гляди-ка, вечор принесла ей чистой соломы на подстилку. Говорят, грязная, как свинья, а свинья - животное опрятное, там, где спит, никогда не нагадит, все норовит лечь, где почище. - Голос у Маали начал срываться.

Михкель взял стоявшие в углу навозные вилы и хотел рукояткой разбудить свинью.

- Постой, постой, товарищ, - вмешался Юлиус, - дубиной нельзя, животное может получить психическую травму! С перепугу психом станет, как ты такое мясо будешь есть!

- Ну, дак ведь надо же разбудить. - Михкель был полон решимости. - Он же тут до второго пришествия проспать может, из борова свиноматкой станет, а мы жди.

- Может, споем что-нибудь очень душевное, - предложил Юлиус. - Сассь, у тебя хороший дискант, начинай, ну, скажем, "Прошли мои денечки..." или что-нибудь в этом роде!

- Чего вы дурака валяете, - рассердилась Маали. - Пришли сюда зубоскалить, над бессловесным животным измываться, а еще мужики! - Она открыла дверцу закута, подошла к борову и стала потихоньку чесать у него за ухом.

- Чух-чух-чух! Чуваш, чуваш, рюшка, проснись! Вставай, вставай, открой глазыньки, вставай же, ну!

- Вот это да! - из глубины своей большой души выдохнул Юлиус. - Гляди, каково борову живется. Кабы моя меня хоть раз таким образом разбудила! А еще говорят "свинская жизнь"!

Борова заставили встать на ноги. Дверцу закута оставили открытой, все мы вышли на двор. Маали осталась его выманивать.

От сознания, что близится развязка, мы погрузились в драматическое молчание. Юлиус закурил сигарету. Михкель водил глазами по сторонам: все ли в порядке. Боров не желал выходить из хлева, оттуда все еще слышались ласковые увещевания Маали. Мы молчали. Только Сассь вдруг фыркнул по поводу последнего высказывания Юлиуса.