Рассказы (-)

Тунгусы уверенно вели караван, то идя вдоль берега, то пересекая заливы и бухты, то углубляясь в материк, чтобы обогнуть непроходимые мысы и торосистые пространства. Они чуяли дорогу днем и ночью непонятным Мартынову шестым чувством. Как предсказывал Афанасий, на пятый день караван достиг тунгусского становища.

Закутанный в меха тунгус разогнал лающих, освирепевших собак, и Мартынов с Василием, войдя в юрту, принялись разматывать шарфы, отрывая куски льда - замерзшее дыхание. В юрте было тесно и дымно, но от горящего камелька шло тепло, и Мартынов, сбросив шубу и меховую шапку, остался только в самоедской рубахе из оленьей шкуры. Он с наслаждением отогревал у огня ноющие, захолодевшие от стужи руки. Васька сел рядом.

Хозяева юрты отодвинулись от огня, чтобы дать место гостям. Уставясь на огонь, не мигая узкими глазами, они сидели неподвижно, куря коротенькие трубки, и огненные отблески озаряли их скуластые каменные лица.

- Ну, народ! - бормотал Василий. - Что земля - кроме снегу, ничего не родит, то и люди: неприветные, только дым пускают, доброго слова не молвят... В кои-то веки русских людей увидели, а молчат.

Однако Васька ошибался, укоряя тунгусов в равнодушии к гостям. Скуластая хозяйка с длинными черными косами робко, не глядя на приезжих, подала им миску с морошкой и нерпичьим жиром, поставила для них на огонь чайник. Мартынов подумал об этих людях, которые с такой готовностью делились самым драгоценным, что есть в этих краях, - едой и оживляющим теплом и которые всю жизнь ничего не видят, кроме безнадежной пустыни, голода и холода, дождей и гнуса летом, мрака и стужи зимой, - мрачно стало у него на душе....

Много дней прошло с тех пор, как караван покинул Охоток. Истомились люди, обессилели собаки. Несколько собак уже погибло. Два раза пурга заставала караван в пути. Однажды Мартынов почувствовал себя плохо. Пурга свирепела. Путники устроили нечто вроде норы из нарт и палатки. Почти двое суток провели они под снегом. Есаулу нездоровилось, знобило, забытье охватывало его.

Тунгусы, завернувшись в меха, спали, как медведи в зимней спячке. А Василий отогревал Платона Ивановича своей шубой, не давая ему засыпать, чтобы он не замерз. Развести огонь не было никакой возможности. Чтобы дать есаулу напиться, Василий оттаивал у себя на груди снег, набитый в кружку. Когда пурга стихла, тунгусы и Василий с трудом откопались из-под снега. Есаул оправился, но ослаб и не мог идти. Тащить нарты с лишней нагрузкой собаки были не в силах, и Василий два дня сам вез нарты с грузом и есаулом. Теперь Мартынову было тепло и покойно, измученные мышцы гудели и ныли, отходя от деревеневшей их усталости.

- Васька, надень шубу, идол, ознобишься! - слабым голосом говорил есаул.

Но Васька оборачивал обмотанное до самых глаз лицо и отвечал со смехом:

- Ничего, быстрее доедем! Мороз - он жмет, да и я не зеваю: нажимаю, ходу даю. Аж взопрел!

На третий день есаул шел уже сам. К вечеру четвертого дня, поднявшись на увал, путники увидели внизу, под скалистым мысом, на белом снегу несколько юрт и черные точки собак возле них. Это было становище, где жила семья второго проводника, безмолвного Макара. Тунгусы гикнули, собаки понеслись вниз по пологому склону так, что снег завился из-под полозьев. Скоро неистовый лай и визг собак известили население о прибытии путешественников. Из юрты показался человек и что-то прокричал. Афанасий и Макар стали как вкопанные.

- Что такое? - встревожился есаул.

- Горячка пришла, весь народ горячка лежит. Ему мальчишка помер, сказал Афанасий, показывая на Макара, который с еще более каменным лицом, чем всегда, и еще более сузив глаза, молча привязывал своих собак.

"Вот и отдохнули в тепле... Оспа у них, что ли?" - подумал Мартынов и сказал:

- Васька, Афанасий, чтобы не смели в юрты входить! Горячка прилипчива. Ночевать будем под скалой. Собирайте костер.

После ночевки, когда стали собираться в дорогу, Афанасий вдруг подошел к Мартынову и, кланяясь ему, с робостью сказал:

- Не серчай, ваше благородие, очень тебя прошу, не надо серчай.

- Чего еще?

- Не серчай, бачка, Макарка дальше ехать не может - его баба больной лежит, мальчишка помирал.

Есаул опустил голову. Положение осложнялось. Но что было делать?

- Ну ладно... Только наших собак обменять надо на свежих.

- Сделаем! Все сделаем, ваше благородие. Садись к огню, отдыхай, а мы с Васькой все сделаем - и нарты перегрузим, и собачка сменяем, все сделаем, - твердил Афанасий, обрадованный, что есаул не сердится на него.

- Только смотри, в юрты не ходить! Замечу - убью! - сказал есаул, поплотнее укутываясь и ложась к огню.

К полудню все было готово, и караван, уменьшившись на одну запряжку, тронулся дальше.

Свежие собаки были готовы бежать во весь опор, но дорога не позволяла этого. Постоянно приходилось то вязнуть в снегу, идя берегом, то всем телом, всеми силами сдерживать нарты на спусках. По пути попадались им заливы верст в двадцать пять - тридцать шириною; через них переходили по льду, перебираясь через торосы, борясь со свирепым ветром, беспрестанно дувшим с моря мощной струей.