Рассказы

— Работа у вас — ничего… Благородная, по-моему, работа! Я вот как утром услышу шуршание в почтовом ящике (газеты принесли!) — так знаю: день начался. А заканчиваю день — вечерней газетой. Вы ведь приносите все самые последние новости, все самые важные сообщения… А письма? Да-а, вас-то всегда ждут люди, вам-то уж всегда рады!

— И мне тоже… нравится, — тихо согласилась Катя.

— Вижу. Знаю! И как по вечерам газеты за других почтальонов разносили, тоже знаю. Только вот жалуются на вас.

Катя вздрогнула от неожиданности:

— Кто жалуется?

«Главный» протянул ей письмо, в котором Виктор Павлович требовал «административного взыскания» почтальону. Катя медленно прочла это письмо. «Главный» исподлобья внимательно наблюдал за нею.

— Что же вы в чужую жизнь вмешиваетесь? — спросил он.

Катя вспыхнула:

— Тогда вы меня на другую работу переведите! Я не могу просто так… механически: получите, распишитесь — и точка! Не могу я… Там вот, в пятой квартире, юноша один живет, студент. По вечерам от него часто вином попахивает, а из квартиры так музыка гремит, что я просто удивляюсь, как это соседи выдерживают. И все время переводы из Заполярья получает: родители работают и ему, значит, денежки шлют, не скупятся, а он, значит, гуляет. Не хочу я ему больше эти переводы носить!

Нет уж, что хотите делайте, а я им туда, в Заполярье, тоже письмо напишу, чтобы денег больше не присылали. Пусть на стипендию живет. Я вот когда в институт поступлю, у родителей ни копеечки брать не буду! Честное слово. Уж лучше переведите меня на другую работу!

— И переведу! — сказал «главный». — Вот возьму да и сделаю вас начальником отдела доставки! Вы ведь со средним образованием, так что попыхтите немного — и справитесь.

— Меня? Начальником?

Он ничего не ответил. И Катя так и не поняла: пошутил он или сказал всерьез.

В тот же вечер на кухне старый холостяк, с фармацевтической аккуратностью наливая кофе сквозь ситечко, осведомился:

— Ну как, не устала еще сумку таскать, почтальонша? Ничего-о, всякий труд почетен! Хотя, как говорится, «ни сказок о вас не расскажут, ни песен про вас не споют». Это уж будьте уверены!

Кате очень хотелось рассказать кому-нибудь о своем разговоре с «главным».

Но она ничего не сказала старому холостяку.

Нет, конечно же он не мог оценить труд почтальона, потому что сам никому не писал и ни от кого на свете не ждал писем.

1961 г.

ВИССАРИОН

Фамилия директора школы, где

в тридцатые годы учились дети

членов Политбюро, была Гроза.

Из газетных строк

— А хочет ли он в свои девяносто три года, чтобы мы спасали его?

— Это нас не касается: хочет, не хочет… Наша цель — вытаскивать любой ценой. Осознал?

«Любая цена никогда не годится…» — пытался возразить я. Но мой рот разевался по-рыбьи беспомощно и беззвучно.

— И учти, — поучал старший сквозь марлевую хирургическую повязку, что ощущалось на слух. — Когда наркоз уже отступает, больной может тебя услышать. Осознал? Зеленый ты еще… Так что не рассуждай, а помогай мне его вытаскивать. Наркоза, кстати, надо добавить!

Я жаждал, чтобы прерванный наркозный сон продолжался. И он вернулся ко мне…

Тоннеля не было. Но свет в конце был… Где-то в самом-самом конце, за которым нет уже ничего. Свет неземной и неузнаваемый, потому что нельзя узнать то, чего никогда прежде не видел.

И в том загадочном озарении возникли дети мои, все трое… Давно уже взрослые, но для меня все равно дети. Они встречали… И не выглядели гонимыми мучениками, коими оказались в свои последние годы. Напротив, они-то и источали тот нетерпеливый свет ожидания. Хотелось крикнуть, предупредить, что я совсем близко, чтобы они, не дай Бог, не исчезли!.. Но голос, и ноги, и все мое тело были обесточены, скованы, как часто случается и не в наркозных, а самых обыкновенных снах.

«Не возвращайте меня… Не разлучайте с ними, которые так заждались!» Это был безголосый вопль души. Да если б те, что вытаскивали меня, и услышали, они бы не подчинились моей мольбе.

А потом вдруг привиделось и вовсе невероятное: что судьба детей моих схожа с судьбой детей Сталина. Его сыновей, его дочери… Я не желал этого сходства, но оно на себе издевательски властно настаивало. А мой протест не в силах был меня разбудить.

— Фамилия директора школы устрашающая… И тем не менее это женщина. Я в какой-то книге читал, что хорошая женщина лучше хорошего мужчины, но плохая — хуже плохого мужчины. Однако поверь: директриса — вроде «грозы в начале мая». Помнишь: «Когда весенний первый гром, как бы резвяся и играя…»? Она тоже может, «резвяся», отчитать — и сама же принесет извинения. Мне о ней шепотом, но подробно рассказывали. Гроза — это только фамилия, а не характер.

Так уговаривал я своего друга преподавать вместо меня в той школе, куда меня настойчиво зазывали.

— А что же сам не идешь?

— Для одинокого отца троих детей это сложно. Ты, правда, тоже вдовец. Странное совпадение: два друга — и два вдовца. — Я привык это подчеркивать. — Но у тебя на руках все же только один ребенок.