Рассказы (-)

В голове у него плавали легкие и беззаботные мысли. "Подумаешь, изменил! Скороходов поумнее меня, а смотрит на эти вещи просто. Так было, так будет. Не я так устраивал, не мне переделывать".

В игривом расположении духа, насвистывая, Голубев вошел в свою квартиру.

В прихожей он увидел Скороходова, снимающего на его вешалке свой пиджак.

Мгновения оцепенения, в котором находился первое время Петр Васильевич, Скороходову было вполне достаточно. Он с артистической ловкостью оделся, взял свой чемодан и, пробормотав почему-то "извините", выскользнул в дверь.

В сугробах

Петр Васильевич отодвигает от себя кипу тетрадей, встает со стула, подходит к окну и щелкает выключателем. В комнате тепло, но Петр Васильевич ежится, глядя на мертвую луну, на скованную холодными тенями улицу и на застывший за блестящими сугробами лес.

Сугробы и лес бесконечны, а село маленькое, хотя и районный центр. До железной дороги шестьдесят километров, до большого города - двести. В селе школа, больница, клуб, пекарня, баня - все в единственном числе и на одной улице. Центр села - новая каменная чайная, около которой всегда много машин, подвод и бывают происшествия.

Макаров приехал сюда два с половиной года назад. Теперь здесь его любят, ценят, и директор школы, ворчливый, придирчивый человек, хотя и называет его до сих пор студентом и грозится на ком-нибудь женить "для солидности", но тоже его уважает.

У окна Макаров стоит долго и не шевелясь. Постоянная задумчивость делает его лицо строгим, к тому же он близорук и почти не снимает очков, что придает строгость и его взгляду. На самом деле глаза у него немного грустные и красивые.

Петр Васильевич быстро поворачивается и зажигает свет. Скрипит дверь, и в комнату входит его новый товарищ Владимир Николаевич Лесковский единственный в селе адвокат. Лесковский в этом селе первый год и, говорят, приехал сюда вслед за Зинаидой Александровной Тениной, учительницей географии, с которой знаком давным-давно. В Зинаиду Александровну здесь влюблены многие, начиная с пожилого, семейного и чудаковатого физика Дунина, который на учительских вечерах тенором поет неотразимый романс Глинки "Не искушай", и кончая учеником десятого класса семнадцатилетним Лоскутниковым.

Лесковский молча раздевается и начинает ходить по комнате. Он мрачен и, как это с ним бывает, слегка пьян.

- Скучно до изумления, - говорит он, останавливаясь у окна рядом с Макаровым, - человеку вреден досуг. Сумасшествие и пьянство начинаются от избытка досуга. М-да... Философия, видимо, тоже.

- Заныл! - говорит Петр Васильевич добродушно.

- Нет, мне интересно, - продолжает Лесковский, насмешливо прищуриваясь, - мне интересно, где ты собираешься провести сегодняшний вечер. На чем ты остановишься: в кафе, в оперетку, в ресторан?

- Ну, тебе жаловаться нечего. Напиться, я думаю, везде можно.

Лесковский нетерпеливо поворачивается к Макарову и с раздражением:

- Да! Я предлагаю напиться и ломать стулья! Макаров пожимает плечами и отворачивается к окну.

- Мы неудачники, слышишь, Макаров, мы с тобой злостные, законченные неудачники. Удачи не приводят людей в такие дебри. Сюда приезжать разве только стрелять глухарей да собирать грибы... Я молод, черт возьми, я не могу каждый вечер играть в шахматы, смотреть в одну точку или плевать в потолок. Нет. Уж я-то весной непременно сматываюсь. Умирать я, возможно, приеду сюда, а пока... ну нет!.. Вот ты, Макаров, молод и неглуп. Неужели у тебя нет уже больше никаких стремлений, порывов там, желаний, ну и перспектив? Неужели ты не имеешь никаких претензий к фортуне, никаких видов на собственное счастье? Удивляюсь...

Макаров говорит задумчиво:

- Что ты знаешь о счастье? Мне здесь хорошо, я на месте - ясно? Каждый человек должен быть счастлив по-своему. Я счастлив, как умею. У меня есть дело, которое я люблю, силы - заниматься этим делом, - с меня хватит. А чего хочешь ты? Хочешь уехать - валяй, но не кричи об этом так громко - это неприлично...

- Ну, ну... хватит, - равнодушно говорит Лесковский, - прижмешь, прижмешь... У тебя принципы, идеалы... А я человек, в сущности, беспринципный. Заблудшая, беспризорная душа. А отсюда я все-таки уеду. Сразу же, как растает снег... Послушай, выпить бы, а?

- Чаю - пожалуйста.

- Ну, давай чаю, - говорит Лесковский со вздохом и опускается на стул. Хмель из него уже выветривается, взгляд тускнеет, и его красивое лицо становится скучным, глаза останавливаются на собственных валенках.

- Ты посиди, я схожу к Михалычу за кипятком. Минут пять.

Макаров берет с остывшей плиты чайник, смотрит на притихшего Лесковского, хочет что-то сказать, но машет рукой и выходит из комнаты.

Лесковский вздрагивает, когда за дверью слышится стук и женский голос:

- Можно войти?

- Войдите.

В двери врываются клубы мороза, из которых виднеется темная шубка. Это Зинаида Александровна Тенина. Платок в белой бахроме, шубка искрится. Румянец на ее лице обжигает и приводит в волнение.

- Добрый вечер, - говорит Лесковский поднимаясь.

- Вы?

- Всего-навсего. Не думали встретить? Удивлены?