Рассказы

А на окраине парка, недалеко от дальней танцплощадки, на большой травяной поляне, где мы по воскресеньям играли в футбол, рабочие вырыли четыре глубоких квадратных ямы. В ямы навалили булыжника и щебенки. Сверху все залили цементом. Эти ямы с камнями назывались фундаментом для опор. Цемент застывал, покрываясь молочной морщинистой пенкой. Мы трогали пенку пальцами. Никто из мальчишек нашего города еще ни разу в жизни не видел парашютной вышки. Но скоро место строительства обнесли деревянным забором, через который почти ничего нельзя было рассмотреть. Мы ходили вокруг забора и заглядывали в щели. Нам было обидно: почему все самое интересное люди всегда окружают заборами? Через узкие шершавые щели в сосновых досках виднелись кусочки строительства бревна, железные трубы, сварочный аппарат, похожий на жестяной сундук на колесах, и спины рабочих. Чтобы увидеть больше, мы подсаживали друг друга и заглядывали через высокий верх забора. Нас ослепляли синие искры электрической сварки.

Вечером, когда рабочие расходились по домам, на строительстве оставался сторож с толстой палкой. Он неподвижно сидел на штабеле досок и курил. Красный глазок цигарки то вспыхивал, то погасал. Иногда сторож замечал над забором наши головы и молча грозил нам палкой.

Через несколько дней вышка поднялась над забором, а отец прислал мне огромное письмо в толстом коричневом конверте. Я не стал дожидаться тети Инны и распечатал конверт. Первыми выпали фотографии.

На одной — голое дерево с поднятыми вверх тонкими узловатыми руками. За деревом, позади, — острая трехгранная сопка, белая, похожая на огромный зуб. А кругом мороз. От одного взгляда на дерево с комьями снега на ветвях становится зябко. На обороте фото отец написал карандашом:

«Сопку зовут Илиадой. 1426 метров над уровнем моря. Недалеко от вершины вход в шахту. На сопку взбираешься целый час, а сверху — за одну минуту верхом на шуфельной лопате. Станешь ногами на совок лопаты, возьмешься руками за ручку, оттолкнешься — и только снег взовьется столбом. Красотища! Только держись, чтобы набок не свалиться, а то до самого низа — кубарем».

А на другой фотографии лежат на боку нарты, а возле нарт стоит низенький человек в шапке с ушами по пояс.

Глаза у человека веселые, раскосые, в руке длинная жердь — погонять оленей; называется хорей. А шапка называется треух. И зовут человека Петром. Петр Габышев. Так написано на обороте. И еще вот что написано:

«Это наш каюр, первейший резчик по кости на всей Индигирке. Он из куска мамонтовой кости вырезал тебя. Я ему показал твою фотографию, а он запомнил и вырезал тебя из кости. Теперь я ставлю тебя на свою ладонь и вспоминаю. А Мамонтову кость Индигирка выбрасывает на берега во время паводков. Где-то вымывает из земли и приносит к нам. Лежат обломки, обветрившиеся, темные, похожие на поленья. А захочешь поднять такое полено — в нем два пуда весу».

Вот как подписывает мой отец фотографии. Жаль, что он еще не скоро приедет в отпуск. Еще целый год ждать. А у нас лето в полном разгаре, и я сдал все экзамены и перешел в седьмой класс.

Через месяц парашютная вышка поднялась над городским парком на всю свою высоту. Тонкая, кружевная. Ее было видно из любого конца города. Рабочие кончали настилать верхнюю площадку. Я забежал домой на несколько минут, чтобы поесть. Мои ботинки были припудрены пылью. На пиджаке не хватало пуговицы. Тетя посмотрела на затуманившийся под моими ногами паркет и сказала:

— Ты будешь хирургом.

— Но в прошлом году вы говорили, что я должен учиться на зубного врача, сказал я.

— Ты будешь хирургом, — сказала тетя. — Я знаю, что говорю. Хирург — это благородно. Ты будешь помогать людям. Это дает хорошие деньги.

— Ладно, тетя, я буду учиться на хирурга. Только дайте мне поесть.

— Ты очень похож на своего отца, Коля, — сказала тетя Инна и ушла на кухню.

Я знал, что открытие парашютной вышки назначено на воскресенье. Мне очень хотелось посмотреть, как ее будут заканчивать. Я торопился. Тетя гремела на кухне кастрюлями. Комнату обволакивала тихая, противная чистота. Слово «интеллигент» звучало для меня как ругательство.