Рассказы. Эссе

Вообще-то бабушке корсет никогда не требовался, и зачем она его носила, мне не совсем понятно – она всегда была стройная, держалась очень прямо, с величавой простотой королевы или крестьянки. Бабушка была немка: ее девичья фамилия – Отте, полное имя – Розина Мария Франческа. Родители ее эмигрировали в Америку из Гамбурга – должно быть, где-то в первой половине прошлого века. Хотя они были лютеране, воспитывалась бабушка в католическом монастыре; позднее она окончила консерваторию в Цинциннати. Своего прадеда Отто я никогда не видел, но на фотографиях он смахивает на Бисмарка. Прабабушку я помню очень смутно – такая маленькая, подвижная старушка, которая блюдце называла «мисочкой». О прадедушке я помню только то, что он, по рассказам старших, не желал есть салат – пусть, мол, траву жуют коровы – и что в Америку он эмигрировал, чтобы не идти на военную службу. Он нажил торговлей порядочное состояние, но потом потерял его. На оставшиеся крохи была приобретена ферма в Восточном Теннесси, и с фермой этой бабушка почти всю жизнь связывала надежды, которые так и не сбылись. Детей у бабушкиных родителей было четверо, и, когда семья разорилась, их разметало по свету, как осенние листья. Один брат пропал без вести, а другой, Клеменс, и по сей день живет в Мобиле, штат Алабама, – сейчас ему, вероятно, под девяносто. Еще была у бабушки сестра Эстелла, она была замужем дважды – сперва за юношей из Теннесси, неким Престоном Фоллером (он умер совсем молодым), а потом за пожилым судьей по фамилии Ролстон, которому выпала сомнительная честь председательствовать на пресловутом процессе Скоупса в Восточном Теннесси, получившем название «Обезьяньего процесса». Раза два бабушка возила нас летом в Саут-Питсбург, штат Теннесси, – навестить Ролстонов. От этих поездок в памяти у меня сохранился мед в бочонке на задней веранде, зеленая хвоя под жарким солнцем, а еще – развеселый нрав и красота племянника бабушки, Престона Фоллера-младшего: вот он, громко насвистывая, одевается, чтобы ехать на танцы, а происходит это в какой-то комнате, где мне запомнились только поблескивающая латунная кровать, розочки на обоях и лиловеющие сумерки в проеме окна. Впрочем, в ту пору я был семилетним ребенком и потому вполне отчетливо помню лишь мед в бочонке, и арбузы – их охлаждали в родниковой воде, – и эту самую воду с привкусом железа, и еще утра в Саут-Питсбурге – ах, что это были за утра! Хорошо помню, что Престон Фоллер-младший брал без спросу машину своего отчима и уезжал с ночевкой в другие города, а однажды он взял меня на шуточное представление, и там играли на аккордеоне, а лады – не то кнопки – на этом аккордеоне, помнится мне, были бриллианты, рубины и изумруды, вделанные в перламутр. Сейчас Престон Фоллер-младший живет в Сиэтле, преуспевает и даже прислал нам снимки своего дома и кадиллака. А ведь подумать только, какой был непутевый малый! Но как бы то ни было, он доводится бабушке племянником, и теперь ему – время-то летит! – уже за пятьдесят…