Рассказы. Новеллы

На книжной ярмарке в Мадриде мы провели целый день. Мы ходили от павильона к павильону и разглядывали книги. Каждый павильон выставлял свое — либо свое издательство, либо свою книготорговую фирму. Книги были всех направлений: книги марксистские, клерикальные, художественные, книги школьные, дошкольные, музыкальные… Чего только не было представлено в каждом павильоне: издания дешевые, карманные, издания библиотечные, издания роскошные. Одна Библия фигурировала от самого миниатюрного, карманного вида до изданий в переплетах белой кожи с великолепными, специально выполненными на пергаменте иллюстрациями. Томá весом полпуда, украшенные бронзой, серебром. Подобных дорогих изданий Библии было около десяти, одно другого красивей. А павильонов было около двухсот. Я говорю «около», потому что все посетить мы не смогли: сил не хватило, при всей нашей любви к книгам, и смотреть больше не хотелось. От книг тоже устаешь. Теперь-то я жалею, что недосмотрел, недолюбовался, недолистал, а тогда мы повалились в кресла возле нашего павильона, гостями которого мы были, не желая больше ни ходить, ни смотреть, и переговаривались, проглядывая текущую мимо ярмарочную толпу.

Со всех сторон нас окружали красочные, яркие, блестящие обложки бестселлеров.

Физиономии героев, точные, как фотопортрет, или смутные, еле различимые, какие-то фигуры — стреляющие, убегающие, молящиеся.

Я смотрел на них и думал о том, какие силы тратятся на книжные иллюстрации и что иллюстрация существует лишь для данного издания и в данном издании, а не вне его. В разных изданиях Шекспира картинки разные, все Гамлеты — разные, все Ромео — разные. Во всех испанских изданиях Чехова тоже разные картинки и нет ничего узнаваемого. То же самое происходило с героями Артура Хейли: картинки в испанских переводах были не похожи на французские. Затем я подумал о том, почему я никогда не мог узнать собственных героев на иллюстрациях к моим книгам, хотя обстановка действия, сами сценки изображались достаточно точно (иногда традиционно, иногда свежо). Своих героев я видел явственно и видел, что изображенное в иллюстрациях — не то. Тут уж я мог судить уверенно. Странная штука — это авторское видение. Представляешь персонаж во всех подробностях его фигуры, физиономии, игры лица, а подсказать художнику, что у него не так, — не можешь.

И здесь, на ярмарке, я смотрел картинки к «Трем мушкетерам» — поединки, миледи, Портос был толст, Арамис — тонок, все четверо с бородками, усиками, но на этом приметы исчерпывались, и в сущности каждый Д'Артаньян был другой. Я вспоминал рисунки к «Мертвым душам», к «Войне и миру», дивные врубелевские иллюстрации к «Демону» Лермонтова, чьи-то рисунки к Достоевскому, к Щедрину. Вспоминались удачные, талантливые, замечательные: Добужинского к Достоевскому, Бенуа к «Медному всаднику». Вспоминалась и безвестная иллюстрация к какому-то старому детскому изданию «Капитанской дочки»: крепостной вал, пушечка. Какой был из себя Швабрин, какой Гринев — ничего этого из нарисованного в памяти не задержалось, просто человеческие фигурки, а вот обстановка старенькой крепости помнится, и прочно. Как читаю «Капитанскую дочку», так и представляю Белогорская крепость по той картинке. Людей же: и Гринева, и Савельича, и Швабрина — вижу по Пушкину, то есть не внешним рисунком, а тем внутренним зрением, которое вызывает образ. И с героями других авторов примерно то же самое, то есть существует не изображение Раскольникова, а лестница, по которой идет фигурка человека, не Андрей Болконский, а картина Бородинского поля с фигуркой молодого офицера. Никто из художников не помог мне представить ни Андрея Болконского, ни Чичикова, и вроде бы я и не нуждался в помощи. Любимые и нелюбимые герои возникали в сознании настолько отчетливо, что я невольно отвергал их портреты, предлагаемые художниками. Я не мог припомнить ни одного изображения Гамлета, которое совпало бы с моим внутренним образом. Ни одной Анны Карениной, чей портрет, кстати говоря, так ясно описан Л. Толстым. Ни Тома Сойера, ни Василия Теркина. От сотен Гамлетов «отстоялся» разве что костюм. Однако стоило увидеть в кино либо в театре артиста, талантливо исполняющего эту роль, как происходило совпадение: облик актера «совмещался» с тем портретом Гамлета, который был перед моим внутренним взором, и я начинал видеть Гамлета с лицом этого актера, с его фигурой, с его жестами. Почему-то с книжными изображениями этого не происходило. Ни один из книжных портретов не становился Гамлетом, они лишь обозначали Гамлета. Ускользающее внешнее сходство не мешало до тех пор, пока оно не претендовало на портрет. Но как только видишь зримо, четко вырисованное лицо со всеми подробностями — с глазами, носом, волосами, — так это кажется непереносимо грубым, возникает недоумение, несогласие.

Есть, однако, несколько исключений, заслуживающих внимания и размышления.