Шлойма.
Да как сказать, детки! Я ведь уже сорок лет по свету брожу! Силы мои на исходе, но, думаю, на полгода – год еще хватит. Хожу-то я неспроста, всякий раз жду – вдруг кто-нибудь повстречается, кому я нужен! Они-то меня не ждут, не ищут – сам я их нахожу! Вот и боюсь я остановиться раньше времени, вдруг кого-нибудь пропущу!Первый.
Чудно ты, дедушка, говоришь! Понять тебя трудно! Видно, в долгих странствиях так научился.А где же они начались? Откуда ты родом?
Шлойма.
Родом я польский еврей! Странствия свои начал из Польши!Второй.
Подожди-ка, а ведь тот путешественник тоже поминал какого-то польского еврея! И еще городишко с таким трудным названием… – Межеричи!Шлойма.
Там я и родился!Второй.
Ну и ну! Ты послушай только, что он рассказывал! Пришел он в «Приют для вечных странников», а его отвели к одному очень важному человеку – кто такой, ему не сказали, но видно было, что очень важный – так все с ним почтительно обращались! И вот этот барин у него и спросил, не слыхал ли он, путешествуя по свету, каких-нибудь рассказов про межерического цаддика! А если впредь услышит, то пусть пошлет того, кто рассказывает, сюда, в этот «Приют» – ему, мол, здесь за каждое слово по золотому заплатят!Шлойма
Второй.
Дедушка, да никак ты и есть тот самый межерический цаддик?!Шлойма.
Знаешь, сынок, я уже столько лет им живу, что мне самому частенько кажется, что он – это я, а я – это он!Простая комната. Иосиф в черной рясе за маленьким столом. Входит Шлойма в сопровождении слуг и других монахов.
Шлойма.
Где же он, ваш барин?Слуга.
Тише ты! Он перед тобой! Подойди, поклонись.Иосиф.
Скажи, ты сам был учеником цаддика или рассказываешь истории, слышанные от кого-то?Шлойма.
Что вы, сударь, я был его любимым учеником. Все думали, что он сделает меня своим наследником!Иосиф.
А что же он?Шлойма.
Он так и сделал. Но только так, что никто из чужих этого не заметил, да я и сам не сразу догадался – он завещал мне самое главное: чудеса! А дом и должность остались другим!Иосиф.
А когда это было?Шлойма.
Без малого сорок лет назад!Иосиф.
Ты устал с дороги, и платье твое сильно изношено. Нам не пристало слушать тебя, пока мы не сделаем тебе то немногое, что в наших силах. Отдохни, смени одежду, а завтра я выслушаю тебя.Шлойма.
Как вам будет угодно, сударь!После этих слов гаснет свет, освещен только Иосиф, сидящий в кресле – как если бы он «всю ночь не спал и дожидался рассказа Шлоймы». Несколько секунд той же музыки, что перед расставанием цаддика и Иосифа во второй сцене – «Им йошув».
Когда свет загорается – на сцене Шлойма, понуренный, и Иосиф. Оба сидят.
Иосиф.
Почему же ты молчишь?Шлойма.
Я не знаю! У меня словно всю память отшибло! Ничего вспомнить не могу!Иосиф.
С тобой так бывало раньше?Шлойма.
Ни разу! Никогда! Ведь я только для того и жил всю жизнь, чтобы рассказывать о цаддике!Иосиф.
Как звали твоего отца?Шлойма.
Янкель! Он был шамесом в синагоге в Межеричах! Вы что, не верите мне? Я не самозванец, я действительно ученик цаддика!Иосиф.
Я верю тебе. Я знаю, что ты ученик цаддика.Не бойся меня. Ты просто очень устал за все эти годы! Поживи здесь, может быть через неделю к тебе вернется память!
Шлойма сидит, обхватив руками голову. Входит слуга.
Слуга.
Ну как? Вспомнил что-нибудь?Шлойма
Слуга.
Так-таки ничего? Ох, бедняга. Жалко смотреть, как ты тут мучаешься. Послушай, а может, ты и в самом деле, а?Шлойма.
Да говорю же тебе! Я не обманщик!Слуга.
Ты его не бойся! Он непременно тебя простит! Такого еще случая не было, чтобы он не простил – он самых лютых разбойников от смертной казни спасал и из тюрьмы выкупал! Эх, знал бы ты, чей ты гость, да говорить тебе не велено!Шлойма
Служанка.
Вы бы съели что-нибудь, сударь! Так ведь ноги протянуть недолго!Шлойма.
Не надо мне ничего!Иосиф.
Можешь ли ты что-нибудь мне рассказать?Шлойма.
Нет! Я не могу вспомнить ни слова! Все, все забыл!Иосиф