Рассказы о книгах

Оба издания воспроизводят рукописный альбом Ольги Козловой, в который сделали свои собственноручные записи почти все литературные корифеи того времени: Виктор Гюго, Дюма (отец и сын), Проспер Мериме, Сюлли Прюдом, А. Н. Островский, А. А. Фет, гр. А. К. Толстой, И. А. Гончаров, И. С. Тургенев, А. Ф. Писемский, М. Е. Салтыков—Щедрин, Н. А. Некрасов, Ф. М. Достоевский, И. А. Аксаков и многие другие.

В подлиннике альбома было много акварельных рисунков виднейших западных и русских художников, которые в печатном экземпляре фигурируют лишь в виде списка. Среди них–имена А. Айвазовского, Петра Соколова, А. Боголюбова и так далее. Имелись нотные автографы композиторов—П. И. Чайковского, Антона и Николая Рубинштейнов, Верди.

По всему видно, что подлинник альбома представлял из себя большую историко–литературную и художественную ценность. Такие альбомы были в большой моде в 20‑х, 30‑х и 40‑х годах минувшего столетия. В этих альбомах встречались записи А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, В. А. Жуковского и других. Мода эта держалась еще в шестидесятых и семидесятых годах и постепенно увядала. Альбом Ольги Козловой — едва ли не один из последних отголосков этого увлечения.

Л. Модзалевский считал, что подлинник альбома утерян. Однако в журнале «Временник общества друзей русской книги», издававшемся в Париже (1928, кн. 2, стр.55) сообщалось, что альбом цел и находится в Париже, в коллекции частного собирателя

Здесь мы говорим лишь о печатном воспроизведении текстовой части альбома, из которого получился весьма интересный сборник.

Прежде всего, кто же эта «мадам Ольга Козлова», собравшая и издавшая альбом? Это—Ольга Алексеевна Козлова, жена известного поэта–переводчика Павла Алексеевича Козлова (1841 —1891). Он прославился переводами Байрона и, между прочим, романсом, до сего времени не вполне забытым: «Глядя на луч пурпурного заката».

Занимая крупную чиновничью должность при московском губернаторе, Козлов часто бывал за границей, а у себя в Москве организовал нечто вроде литературного салона, в котором бывали крупнейшие представители литературы и искусства. Знакомства в литературном и художественном мире, как в России, так и за рубежом, позволили жене Козлова создать альбом, о котором сейчас идет речь.

Альбом открывается стихами поэта Якова Полонского:

«В альбом сей, цены не имеющий,Как будто в блестящий салон,Поэт в русской жизни коснеющий,

Радушно войти приглашен…»

Драматург А. Н. Островский оставил в альбоме такую запись:

«Вы вашим альбомом ставите драматического писателя в драматическое положение… Я не знаю, имел ли я смолоду столько легкости и остроумия, сколько их нужно, чтобы без труда, без тоскливого чувства своего бессилия, написать приятную или шутливую безделицу. Теперь я очень хорошо чувствую, что все, что было во мне молодого и игривого, утрачено безвозвратно… Но богатое талантами общество, в которое вы меня радушно приглашаете, манит меня; я не могу отказать себе в удовольствии войти в него и только прошу извинения, что занимаю страницу блестящего альбома несвязными строчками. (11 апреля 1874 г.)»

Творец «Обрыва», «Обломова» и «Обыкновенной истории» — И. А. Гончаров оставил такой автограф:

«С робким смущением являюсь я на ласковое приглашение в этом блестящем собрании — и пробыв в нем минуту, не успев оглядеться среди сокровищ умов и талантов — со вздохом от старости и бессилия стать рядом — спешу спрятаться в свой обломовский угол. (Март 1872)»

Алексей Феофилактович Писемский написал в альбом довольно мрачный, но любопытный экспромт:

«Когда Марлинского «Фрегат»,Попал на мель и в бричке скромнойИзволит Чичиков катать,Что в этот век в листок альбомный,Скажите, — может написать

Наш брат, в сатире закоснелый,Как только разве восклицать,Что гений века — жулик смелый!»

Запись датирована 1879 годом, за два года до смерти писателя. Это — одни из последних его строчек.

Ф. М. Достоевский написал в альбом нечто весьма любопытное: «Посмотрел ваш альбом и позавидовал. Сколько друзей ваших вписали в эту роскошную памятную книжку свои имена! Сколько живых мгновений пережитой жизни напоминают эти листы! Я сохраняю несколько фотографий людей, которых наиболее любил в жизни, — и что же? я никогда не смотрю на эти изображения: для меня, почему–то, воспоминание равносильно страданию, и даже чем счастливее воспоминаемое мгновенье, тем более от него и мучения. В то же время, несмотря на все утраты, я люблю жизнь горячо; люблю жизнь для жизни и, серьезно, все еще собираюсь начать мою жизнь. Мне скоро пятьдесят лет, а я все еще никак не могу распознать: оканчиваю ли я мою жизнь или только лишь ее начинаю. Вот главная черта моего характера, может быть и деятельности».