Рассказы о книгах

На моих глазах любовь Николая Павловича к книге сделала чудо: встретилась я с заезжим куплетистом, а простилась с народным артистом РСФСР, книговедом, членом Союза писателей СССР, членом Ученого совета Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, членом ЦК профсоюза работников культуры. Конечно, такие взлеты возможны только в нашем Великом государстве.

И рождению «Рассказов о книгах» Смирнов—Сокольский обязан не только своим книговедческим изысканиям, но и своей актерской профессии. Ежевечерне выступая на эстраде как артист, он смотрел в тысячи глаз, при удаче радостных, а при неудаче недоумевающих, и тогда понимал: что–то упущено. чего–то недодумал, не угадал. И не случайно «Рассказы о книгах» собирались и создавались долго, как бы «исподволь». Их автор ни на минуту не упускал из виду аудиторию. Чем ее заинтересовать? Как преподнести тот или иной рассказ, чтобы она не заскучала? Ведь темы многих рассказов о книгах для обычного читателя не очень близки Казалось, кого может заинтересовать книга давно минувшего века, написанная к тому же нередко тяжелым языком? Смирнов—Сокольский стремился рассказать о ней так, чтобы читатель захотел найти книгу и сам познать ее. И он хотел быть уверенным, что достиг цели. Вот почему он читал рассказы сначала друзьям, потом в редакциях газет, а некоторые с эстрады. И с большим волнением прислушивался к мнению и одобрительному и критическому. Это была большая подготовительная работа. Появление «Рассказов о книгах» было во истину выстрадано.

Каким было впечатление от устных рассказов о книгах Н. П. Смирнова—Сокольского, хорошо передал член–корреспондент Академии наук СССР Павел Наумович Берков в своих «Русских книголюбах» (М. — Л., 1967): «…как ни интересны печатные произведения Смирнова—Сокольского, они никак не могут сравниваться с теми изустными рассказами, которыми он сопровождал демонстрацию особенно замечательных редкостей своей библиотеки. Одну за другой снимал он с полки или вынимал из ящиков письменного стола книги и папки с рисунками, чистые, незапыленные, большей частью переплетенные, и начинал своим великолепным голосом эстрадного артиста обдуманно и умело рассказывать о судьбах издания, автора, художника. (…) …Важнее всего было то, что каждая редкость, которую он показывал, для него являлась сгустком человеческой психологии, человеческих судеб. Слушая его рассказы о книгах и читая его книгу под тем же названием, я часто думал, что правильнее было бы озаглавить их — рассказы о горестных или героических судьбах людей, связанных с этими книгами.»

Больше всего поражало в Николае Павловиче его пристрастие к библиографии. Веселый, любящий острое слово, человек широкой натуры — и вдруг сухая, скучноватая библиография. Но именно библиография шире открывала столь дорогой ему мир книг, и это делало для него библиографию увлекательной, живой, близкой.

Творческое горение — неотъемлемое качество личности Смирнова—Сокольского — он вносил и в свое искусство, и в собирательство, и в свои книговедчески–библиографические занятия.

Любовь Николая Павловича к книге была настолько сильной, что он заражал ею окружающих. Он долго и упорно приучал меня к бережному любовному отношению к книге. Каждая его книжная находка была торжественной. Приходя домой, он осторожными движениими разворачивал пакет и, прикасаясь к книге кончиками пальцев, как будто это награда или диплом о присуждении высокого звания — читал название, а так как я волею судеб была первым слушателем, то всю серьезность минуты должна была понять и должным образом на действо отреагировать.

Гнев обрушивался на мою голову, если я не знала «Демофонта» — трагедии М. Ломоносова 1752 г. Сразу же подбиралась стопка книг, чтобы я знала и, что называется, едино мыслила.

Уроки, преподанные мне Николаем Павловичем, безусловно, не пропали даром. Они помогли сохранить и передать государству его уникальную библиотеку. Собирая эту библиотеку, Смирнов—Сокольский стремился к тому, чтобы на полках было представлено все сколько–нибудь важное из дорогих ему областей родной русской литературы, журналистики, библиографии, театра. Он разыскивал и собирал не просто издания русских классиков, а издания прижизненные, первые и последующие, издания редкой красоты и особой сохранности. Собирал осторожно, понимая всю безбрежность книжного моря, ограничивая себя в приобретениях на каждом шагу. При широком круге его интересов это было делом трудным, но необходимым.

Было у Николая Павловича пристрастие к собиранию «забытых писателей», чем–нибудь любопытных то ли стихотворением, то ли песней, которым суждено было пережить их авторов.

Петровские издания, книги, изданные Н. И. Новиковым, богатейшая коллекция альманахов, сборников периодических изданий, многие из которых уникальны по сохранности — невозможно в нескольких строках назвать даже самые важные из областей его собирательства.