Рассказы о Москве и москвичах во все времена

Мне повезло: когда я пришел в «Комсомолку», а было это в начале шестидесятых, застал я в наборном цехе метранпажа Александра Степановича Ковалева — выпускающего по-нашему, в свое время работавшего у Сытина. Очень неторопливый был, такой розовый старичок, а делал все гораздо скорее молодых суетливых, не в обиду тем сказано. Так вот, рассказывал немного Ковалев и о Сытине, какой он в деле был человек. Любил в цех спуститься, подойти к линотипу, а в наборном, между прочим, у него исключительно мужчины работали. В наше-то время за машинами девчонки сидели, то и дело от газетной суеты нас отвлекавшие. Так вот, подходил Сытин к кому-то и внимательно наблюдал, как тот касается пальцами клавишей и как свежеиспеченную строку взглядом проводить успевает. Ежели что не так, не понравится, мог тут же, на рабочем месте, и штрафануть, а мог достать кошель и извлечь из него ассигнацию. И был всегда справедлив. Рабочие любили его.

Уже при жизни Сытина легенды о нем ходили. Да и теперь ходят еще. О его необыкновенном чутье, позволявшем с мимолетного взгляда определить достоинства рукописи, принесенной молодым неизвестным писателем. Положит, бывало, ладонь на папочку с отпечатанным текстом и говорит: «Покупаю» — или, наоборот: «Не пойдет». Да ведь только легенды: рукописи Сытин читал. И хотя называл его Чехов полуграмотным, однако и признавал за ним редкостный дар, граничащий с интуицией, кажется никогда не подводившей его.

Но все же подводившей. Вот Леонид Андреев, чей путь в литературе называли не иначе как феерическим, свою первую книгу принес именно Сытину. А тот сунул книгу в архив, хотя, пожалев начинающего бедолагу, деньжат немного и отвалил. Горький оскорбился за Андреева и ссудил ему денег, чтобы выкупить рукопись. Что Андреев и сделал. Книга вышла в другом издательстве и сразу же сделала его по всей России известным.

Нет, не в том вовсе были сила и мощь Сытина, а в том, что он, как никто другой прежде, поднял русское книгопечатное дело, сделал его в мире передовым, сотворил для всех доступную книгу. Это же он, Сытин, первым выпустил дешевые собрания сочинений Пушкина, Гоголя, Льва Толстого, иностранных писателей. Его просветительские календари выходили неслыханными тиражами — до полутора миллионов. Его буквари, учебники — все для всех!

Да, верно, был он крупным миллионером — потому что, будучи фанатически предприимчивым, дело свое знал и любил. Кавалер орденов Станислава и Анны, он так много сделал для распространения просвещения в России, что и не переоценишь его. А сам, по правде сказать, не имел никакого образования. Великий человек. И дело сделал великое. Хотя ни одного нового имени в литературе и не открыл, несмотря на легенды всякие.

В старинном пухлом альбоме — фотографии, подернутые флером начала XX века. Реликвия: альбом о типографии, который у Сытина всегда был под рукой. Бравые усачи у типографских машин, мальчишки-ученики, из которых в живых теперь и нет никого… Бережно хранится альбом в кабинете директора типографии… Это все, что осталось от времени Сытина. Стены-то, само собой, стоят и долго еще будут стоять.

Книги Первая образцовая издает замечательные и на самом высоком уровне, благо вовремя современным оборудованием сумели обзавестись. Роскошное издание «История русской православной церкви», книги о Москве, «Детская энциклопедия», собрания сочинений наших и зарубежных классиков. Хотя и коммерческую литературу приходится печатать: чего уж девицу непорочную изображать…

Удивился я, не найдя мемориальной доски на сытинских стенах.

Во время Великой Отечественной Первая образцовая сражалась своими средствами. Издавала книги, листовки, а в механическом цехе точила болванки снарядов. Так что отбивались вместе со всеми и как могли. Как известно, отбились.

Пожар пощадил дворец Пожарского

Уверен, мужчины меня поймут. Знаете, как иногда это бывает: встречается где-нибудь в транспорте — в метро ли, в автобусе яркая женщина в одно и то же время, в одном и том же месте, что уж и ждешь ее, ищешь взглядом, когда не находишь в привычное время…

Вот так и со мной. И с этим домом поразительной красоты, исполненной достоинств. Часто езжу мимо в троллейбусе, а не решаюсь выскочить из электрической повозки, подойти, коснуться рукою стены, спросить: чей ты? Откуда, из какого времени выплыл к нам?

Большая Лубянка, 14. Не известно, какой зодчий воплотил в камне свою фантазию, — нигде не смог я этого найти, зато отыскал: построен дом в XVII веке. И строил его для себя князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Тот самый, что в бронзе с Мининым на Красной площади. Жил он здесь.

А как узнал об этом, так и зашелестели в памяти страницы прошлого — все дальше, дальше, пока не распахнулись на Смутном времени, когда и вся-то история России могла обратиться в трагическую для всех нас сторону. «Московской разрухой» называли еще те годы. Летописец оставил о днях тех такую строку: «Весь город разрушен был во всех своих частях…»