Рассказы о необычайном

– У меня, – сказала Юнь-ци, – есть наставница, вырастившая и выпестовавшая меня. А это ведь нелегко ей далось! Если вы действительно меня полюбили, принесите ей двадцать ланов серебром и выкупите таким образом меня. Я буду ждать вас три года. Если же вы рассчитываете здесь на свидание, как говорится, в тутовых кустах[104], то на это я пойти не могу!

Студент обещал, но только лишь собрался он высказаться перед ней сам, как снова появилась Шэн, и он вышел вслед за ней. Потом откланялся ей и вернулся к себе.

На душе у него было тяжело, брало уныние. Стал думать, как бы так изловчиться, чтобы во что бы то ни стало и через каких-нибудь третьих лиц пробраться к ней и хоть разок еще подойти поближе к ее милому существу; но как раз в это время прибыл из дому слуга, сообщивший ему, что отец захворал; ему пришлось ехать днем и ночью, чтобы только вернуться вовремя.

Вскоре кандидат, его отец, умер. У матери завелись в доме строжайшие порядки, и студент не решался довести до ее сведения о своих сердечных делах. Все, что он мог сделать, это сурово урезывать свои расходы и день за днем копить.

Стали появляться предложения брака, но он отказывался, ссылаясь на свой траур по родителю. Мать не желала его слушать, но студент сказал ей кротко и ласково так:

– В прошлый раз, мама, когда я был в Хуангане, моя вторая бабушка пожелала женить меня на некоей Чэнь, и я, сказать правду, очень бы этого хотел. Но вот теперь случилось наше большое несчастье, вести оттуда застряли… Я давно уже не ездил в Хуанган проведать ее. Вот если б мне туда скоренько слетать!.. Если ничего из этого не вышло, дело не слажено, то я послушаюсь, чего ты, мать, от меня хочешь!

Мать согласилась, и вот, забрав все свои сбережения, наш студент направился в Хуан.

Прибыв туда, он явился в храм и вдруг нашел, что помещения пустуют, холодные, заброшенные, – совершенно иная картина против прежней! Вошел несколько глубже в храм. Там увидел лишь какую-то старуху-монахиню буддийской веры, которая сидела в кухне и стряпала. Студент подошел к ней и стал задавать ей вопросы.

– В третьем году, видите ли, старая даоска умерла, а все «Четыре тучи» рассыпались, словно звезды по небу!

– Куда же они девались? – спрашивал студент.

– А вот, Юнь-шэнь и Юнь-дун бежали с развратными молодцами. Намедни я как будто слышала, что Юнь-ци временно поселилась где-то к северу от нашего уезда. Известий же, касающихся Юнь-мянь, я не знаю.

Слыша такие слова, студент затужил, велел запрягать и сейчас же поехал к северу от города. Тут он стал наводить справки в каждом попадавшемся ему на пути даосском храме, но следов было мало.

В тягостном унынии вернулся он домой.

– Вот что, мама, – солгал он матери, – дядя сказал мне так, что старик Чэнь, видишь ли, поехал в Юэчжоу. Когда же он вернется, то дядя пришлет к нам гонца!

Через полгода вдова поехала навестить свою мать и спросила ее, между прочим, об этом деле. Та, в совершенной растерянности, ничего не понимала. Вдова рассердилась было на сына за обман, но старуха выразила предположение, что внук столкнулся с дедом один на один, а ей они ничего не сообщили. К счастью, дед уехал куда-то далеко, и раскрыть эту чепуху не было возможности.

Вдова, по данному ею храмовому обету[105], собралась на Лотосовый утес[106] и постилась сначала у подошвы горы. Как-то раз, когда она лежала в постели, хозяин гостиницы постучал ей в двери и проводил к ней какую-то девушку-даоску, чтобы та побыла с ней вместе ночью. Девушка назвалась Чэнь Юнь-ци.

Узнав, что госпожа живет в Илине, она пересела к ней на постель и стала изливать ей жалобы на свою жизнь. Говорила она, вызывая своими словами в слушающей глубокое сострадание.

После всего прочего она сказала вдове наконец, что у нее есть двоюродный брат, студент Пань, родом оттуда же, откуда и вдова.

– Прошу вас, – взмолилась она при этом, – дайте себе труд приказать кому-нибудь из ваших детей или племянников передать ему одно мое словцо: пусть только скажут от меня, что такая-то живет в монастыре Гнездящегося Журавля[107], в келье старшей наставницы Ван Дао-чэн. Скажите, что я с утра до вечера горюю и страдаю. День проживу, что год прошел. Пусть он поскорее приедет навестить меня. Я, передайте ему, боюсь, что не знаю, как будет после нынешних дней.

Вдова спросила, как в точности имя и прозвание[108]

студента Паня, но дева их не знала, а сказала только:

– Ну да раз он в училище, то сюцаи, думаю, о нем слыхали!

Еще не рассвело, как она уже спозаранку простилась с госпожой и на прощанье еще раз настойчиво и убедительно напомнила ей свою просьбу.

Когда госпожа вернулась домой, то стала рассказывать сыну и, между прочим, дошла до этого разговора. Студент встал на колени перед ней и так стоял все время.

– Мама, – говорил он, – скажу тебе всю правду: этот так называемый студент Пань – я, твой сын, и никто иной!

Госпожа расспросила, что и как, и, узнав от него про все эти обстоятельства, сильно рассердилась.