Рассказы о пережитом

«Стонал? Ничего удивительного. Было бы странно, если б я не разжал губ».

Во второй раз мне довелось его увидеть в суде. Председательствующий задавал традиционные вопросы:

— Семейное положение? Судимость есть?

Только теперь я услышал его голос:

— Там все написано!

На вопрос, в чем заключалась его деятельность, ответом было молчание. Он спокойно смотрел поверх голов судей. Мне показалось, что на этот раз он видел такие дали, куда добраться не так-то легко. Признает ли он себя виновным? Бессмысленный вопрос утонул в тишине. Приговор — смертная казнь через повешение. Какая-то девушка бросилась к осужденному, обняла его и разрыдалась. Он безмолвно погладил ее по голове. И безмолвно говорил: «Поплачь, если плачется. Какая-то часть горя вытекает вместе со слезами. Люди, которые никогда не плачут, обделены судьбой. Приговорили меня к смертной казни. Ничего удивительного. Было бы удивительно, если б не приговорили! Мне тоже тяжело. Ничего удивительного. Было бы удивительно, если б мне было легко».

Приговор был приведен в исполнение через месяц после суда, в канун Первого мая. В последние минуты своей жизни старый коммунист не просил отомстить за него, не сделал никакого заявления, не запел.

Он прошел через застенки, через суд, через нас, через мир, через смерть как какое-то говорящее молчание, унося с собой тайну, которую нам никогда не разгадать до конца, как бы мы ни старались.

Как его звали? Да разве в этом дело: имена повторяются, а он был неповторим!

СЧАСТЛИВОЕ МГНОВЕНИЕ

Судебный процесс закончился. Обвинительная речь прокурора, защита адвокатов, тихие голоса свидетелей — все это было позади. Судьи удалились на совещание. Через четверть часа они вернутся и председательствующий зачитает каждому из нас приговор.

В зале стоял тихий гул. Родные и близкие шепотом делились тревогой о нашей судьбе. Мы обвинялись в антигосударственной деятельности и проходили по статье 16 специально принятого Закона о защите государства. Эта статья предусматривала смертную казнь. Мое положение было незавидным. Но еще хуже оно было у моего связного Васила. Я старался не тешить себя малодушной надеждой на то, что судьи не приговорят к смерти. Мне шел 22-й год. В таком возрасте смерть кажется чем-то таким далеким, что человек чувствует себя почти бессмертным. Да, да, бессмертным, и как раз на мое бессмертие покушался этот суд.

Судьи все не появлялись. Шепот постепенно превратился в шум. В первом ряду в черном крестьянском платке сидела моя мать. Ее лицо выражало надежду. В душе защемило — она надеялась, что меня освободят. В этом ее сумел убедить адвокат. Мерзавец, своей ложью он хотел сохранить ей спокойствие до того момента, как начнут читать приговор. А потом? Этот недолгий покой может дорого ей обойтись, когда сменится сознанием того, что меня приговорили к смерти. Я никогда не понимал, зачем успокаивать человека таким образом. Ведь это жестокость, порожденная малодушным чувством жалости к человеку. Правда, какой страшной она бы ни была, должна быть единственным проявлением сострадания к ближнему. Я смотрел на мать. Она улыбнулась, и надежда на ее лице сменилась выражением истовой веры. С большим трудом мне удалось отвести свой взгляд.

Я повернулся к товарищам. Петр сидел бледный, с непроницаемым лицом и полузакрытыми глазами. Пенчо наблюдал за дверью, откуда должны были появиться судьи. Взгляд у него был по-детски чистым.

Васил поигрывал желваками, на лбу у него выступила испарина. Как выглядел я, описывать не берусь; почувствовал я себя так, словно на меня давил потолок. Мне хотелось бежать куда глаза глядят…

Вдруг зал притих — появились судьи. Председатель принялся быстро и небрежно читать: «Именем Его величества… на основании статьи 16 приговорить Басила Пеева… к смертной казни через повешение». Васил застыл, перестал играть желваками, побледнел.

Председатель продолжал. Сразу за моей фамилией он назвал фамилии Пенчо и Петра: «На основании статьи 16…» Петр, как во сне, пробормотал: «Конец». И бросил в рот леденец — неуместный жест, но разве можешь знать, что в этот момент уместно, а что нет?. Он зажмурился, лицо его застыло, как у мертвеца. Он был в полуобморочном состоянии и потому не слышал полного текста приговора: «…параграфа… пункта… приговорить к 15 годам лишения свободы с содержанием в тюрьмах строгого режима».

Я взорвался от счастья. Этот взрыв обрушил стены суда, и моему взору открылась жизнь. Люди, горы, рассвет и закат приветствовали мое уцелевшее бессмертие! «Но ведь Васила приговорили к смерти!» Почему-то мысль об этом не стала плотиной на пути вышедшей из берегов реки радости — бурный поток снес ее, как пылинку. Я осознавал, что не в состоянии сочувствовать товарищу. Наверное, в основе большого человеческого счастья лежит эгоизм.