Рассказы о пластунах

И стали они заниматься немецким языком. Лингвистические способности у пластунов были вполне удовлетворительные, только Козюркин никак не мог правильно выговорить немецкое «дэр». Вместо твердого «э» у него выговаривалось мягкое «е». Зато он оказался ужасно дотошным в толкованиях слов. Слова удивляли его, рождали сравнения.

— Интересно, — рассуждал Козюркин, — по-нашему хлеб, а по-ихнему — брот. Вроде как брат. Оно так и есть на самом деле: земля человеку мать-кормилица, а хлебушек-то брат родной.

4

К злополучной кухне со спиртом имел отношение и старший сержант Жежель. Он тогда был при батальонных тылах в должности старшины, о незаконных запасах спирта знал и нес за это большую ответственность, чем повар.

Окрыленный своей победой в столкновении с грозным комбатом, Поплавский решил серьезно побеседовать и с Жежелем. Разговор этот представлялся ему простым и коротким. Парторг мог бы вызвать к себе коммуниста Жежеля и пробрать с песочком. Но, во-первых, ему некуда было вызывать старшего сержанта — кабинетов Поплавский себе не заводил. Во-вторых, предпочитал он бывать в подразделениях сам — выходило вернее.

Беседа с Жежелем прошла не так гладко, как предполагал Поплавский. Старший сержант слушал молча, внешне вежливо, но безучастно. Поплавский сбивался с тона, раздражался, взывал к сознательности, задавал риторические вопросы, которых сам терпеть не мог. Жежель, когда его вынуждал парторг, односложно и монотонно отвечал: «Так», «Оно конечно», «Само собой». За этими ответами слышалось Поплавскому каменное равнодушие к его проповеди.

— Вы, кажется, считаете, что комбат прав и я напрасно шум поднимаю? — наконец прямо спросил младший лейтенант. Он не скрывал своего раздражения и недовольства.

Жежель мучительно, как от физической боли, поморщился и, кажется, первый раз поднял на младшего лейтенанта глаза. Были они нестерпимо синие. «Как у врубелевского Пана», — подумал Поплавский.

— Я комбату не судья, — медленно произнес Жежель, — устав не позволяет мне его обсуждать.

Сказал так, что Поплавскому стало совершенно ясно — не только не судья, но — защитник.

Расстались они холодно. Потом, на партийном собрании, младший лейтенант сильно покритиковал Жежеля. Комбата не имел права критиковать, а старшего сержанта мог, и предстал Жежель перед коммунистами батальона в невыгодном свете. Вскоре после того оказался он в строю — на должности помощника командира взвода. Комбат хотел за него заступиться, но старший сержант сам не пожелал оставаться при штабе батальона.

С тех пор Поплавский виделся со старшим сержантом редко и мельком. Теперь боевая судьба снова притерла их друг к другу вплотную. Жежель ничем не напомнил парторгу о том, что между ними было, но младшему лейтенанту иногда казалось, что поглядывает Жежель на него неприязненно, и ему делалось не по себе. Сейчас ему было жаль старшего сержанта, он ничего, кроме этой жалости и беспокойства за его здоровье, не испытывал. Сейчас многое, казавшееся раньше значительным, выглядело мелко, на многое смотрел Поплавский иными глазами.

5

Два дня языком занимались с интересом. Но потом интерес потух. Голод брал свое. Люди все время думали о еде. Упоминание о пище раздражало и вызывало болезненные спазмы в желудке.

Поплавский ослаб, его все время знобило, в ушах не умолкал легкий звон. Ночью к нему под шинель заполз Рыжик, и они грели друг друга, тесно прижав тело к телу.

Утром Козюркин подошел к младшему лейтенанту и шепотом, словно боялся, что пес его услышит, сказал:

— Кобеля-то надо того… мясо все-таки, товарищ парторг.

Поплавский хотел было резко ответить, но не смог. Помолчал и позвал негромко:

— Косенков.

— Я, — тотчас откликнулся ефрейтор. Он был рядом.

— Вы слышали, что Козюркин предлагает?

— Слышал.

— Ну и как?

— Согласен я с ним, — Косенков вздохнул. — Жалко собаку, а что делать…

— Ладно, — сказал Поплавский. Достал наган из кобуры и, сцепив зубы, выдавил: — Рыжик, пойди сюда.

Пес лежал у его ног. Услышав голос Поплавского, он поднялся и лизнул руку с наганом.

— Я, кажется, не могу, — Поплавский оперся о плечо Косенкова.

— Давайте я, давайте, товарищ парторг, — зашептал Козюркин, скользнул студенистой ладошкой по руке Поплавского и взял наган. Поплавский брезгливо отдернул руку. В ту же секунду раздался выстрел.

Два дня питались мясом Рыжика. Сначала Поплавский не мог его есть, но потом все-таки обгрыз одну кость, натерев солью, благо, у хозяйственного Косенкова щепотка соли всегда имелась в запасе.