Рассказы о Родине

— Ты слишком зашорен, — гнутая оправа от Филиппа Старка придавала лицу соседа надменное выражение, хотя человеком он был душевным. — Тебя что попросили? Заставить людей ощутить гордость за Родину, помочь им испытать душевный и гормональный подъем… — он выдержал долгую паузу — по Станиславскому — и выдохнул хвойный дым. — А для этого не надо понимать, что такое «Родина». И потом пойми — Родина у каждого своя. Для кого — микрорайон Юбилейный, для кого — Одинцовский район.

— А что у нас общего? Что у нас одно на всех? — тупо спросил Гольдовский, принимая самокрутку.

— Победа! — прыснул сосед.

— Не, я реально… — жалобно протянул Гольдовский.

— Ну и я реально. Тебе когда про Родину сказали, ты о Великой Отечественной подумал? И я подумал. Это же первая ассоциация. Прокатывает железно. Это же условный рефлекс, годы дрессировки, тут слюна выделяется сразу, прежде чем поймешь, что с тобой происходит.

— Ну это же избито сто раз… — неуверенно возразил Гольдовский.

— Потому и избито, что работает, — отрезал сосед. — Не фига искать от добра добра в такие сжатые сроки. Тебе какую задачу поставили? Обновить! Освежить! Сделать более трендовым. То есть, нужно чтобы говорили, обсуждали… И при этом чтобы нравилось всем, от функционеров до пенсионеров. Ну, снимешь ты доярку на фоне ржи… Что тут обсуждать?

— Я хотел новое что-нибудь… Идеологически… — Гольдовский уныло впустил в себя джинна из самокрутки.

— Все новое — хорошо забытое старое, — покачал головой сосед. — И идеология наша нынешняя… Это… Это как… — он тоже затянулся. — Это как взять цветные карандаши и черно-белые фотографии раскрашивать… Понимаешь, о чем я?

Понять было непросто, но Гольдовский и его креативный сосед поймали уже общую волну… Гольдовский восхищенно закивал, поражаясь глубине образа.

И тут джинн наконец исполнил его желание. Родина, необъятная, как пробка от Кремля до Рублевки, любимая, как X6, непостижимая, как планы правительства, вдруг померкла, истаяла. А на первый план выступило решение — спонтанное, необъяснимое, невербализируемое, но эмоционально безотказное, стопроцентное. То, что заставит биться в унисон сердца эмо, рэперов, пенсионеров и ветеранов ФСБ.

— Слушай, — просипел Гольдовский, лупая красными глазами. — А что если просто взять и к празднику «Семнадцать мгновений весны» раскрасить?

Явление

Брайан Литтрелл смотрел на Катю без энтузиазма и даже как-то затравленно. Выглядел он в последнее время из рук вон плохо: после того как она пролила на Брайана «Белого аиста», певца аж всего перекоробило. Годы шли, и Литтрелла они не красили, а новых фаворитов у Кати не появлялось.

В бойз-бэнды не зря набирают, как на ковчег, по одному представителю от каждого типажа. Американские продюсеры давно уже прологарифмировали женскую душу и поняли: плевать, как они поют; главное — чтобы в них можно было влюбиться. Из всего «Бэкстрит Бойз» Кате понравился только он, Брайан. Лишь он смотрел с постера, вложенного в женский журнал, не в камеру неизвестного фотографа, а прямо ей, Кате — в душу.

Сначала Катя повесила над своим столом всех пятерых. Но потом подумала, что пора определяться, и Брайана осторожно ножничками вырезала, а Ника Картера, Эй Джей Маклина, Хауи Дороу и Кевина Ричардсона отправила в мусорное ведро. Теперь, когда Брайан остался один, его стало проще таскать с собой в сумочке. И подносить его к губам, когда у вершин неги Кате мучительно хотелось поцелуя, стало проще.

Но за этот год Брайан очень сдал, и складочки на его лице превратились уже в глубокие борозды. Катя все пыталась увидеть в его глазах прежнюю дерзость, но отсутствующий взгляд поп-идола теперь ускользал от нее. Словно Катя — нагая, прекрасная — была для Брайана лишь первым планом, на котором он не хотел больше фокусироваться. А кто находился на втором плане — где-то за округлыми Катиными плечиками, — ей было неведомо.

И она тоже стала к нему остывать.

Почему именно Брайан? Почему не Колян, не Толян и не Алексей Семеныч? С чего такая требовательность, откуда эта тяга к экзотике, к чему никем не оцененная самоотверженность?

Да просто не повезло с местом рождения. В городе Козловке из двенадцати тысяч его населения на двух номинальных мужчин по переписи приходилось три недолюбленных женщины. Переписчики принимали в счет и алкоголиков, и сидельцев, и ветеранов. Все эти мертвые души не могли утолить Катины желание и тоску. А когда в Козловке появлялись дееспособные мужчины — неважно, окольцованные или нет, — их судьбы решались без их даже ведома, в порядке почти официальной очереди, в которой Катино место должно было подойти лет через шесть.

Вначале — по неопытности — Катя рвалась еще на дискотеки в к/т «Октябрь», думая, что может там встретить перспективного парня с фургоносборочного комбината или хотя бы старшеклассника посимпатичнее. Но в «Октябре» людей с улицы не ждали; старый кинотеатр давно уже был превращен в садок, в котором хозяйки заведения разводили даже самых крошечных мальков. Кате два раза подряд в кровь раздирали ногтями лицо, и на дискотеки она ходить как-то перестала.