Рассказы о Розе. Side A

– Вас все любят здесь, на рынке, говорят, Вы приносите удачу.

– Надо попробовать съездить в Монако.

Она опять засмеялась. Изерли отвел глаза – ее смех был такой телесный – горло, губы…

– Так что же Вы там делаете?

– Где?

– В этом монастыре…

– Это не монастырь, это Братство Розы…

– Ну и что. Это же часть церкви, а Вы ее должны ненавидеть.

– Я не ненавижу… Мне просто некуда деваться. Ван Хельсинг, глава Братства Розы – мой опекун.

– Кто такой ван Хельсинг?

Изерли напрягся. Не нужно ничего говорить.

– Мой опекун.

– Так значит Вы не монах?

– Я… нет… я кастелян.

– Значит, Вы все можете бросить и убежать со мной на край света? Открыть гостиницу на юге Франции, где-нибудь в Провансе… это моя мечта… Прованс и Вы…

– Мне некуда бежать. У меня нет ничего.

Она покачала головой. Он был безнадежен. Он даже не услышал, что она призналась ему в любви. Он только и думает о том, как несчастен. Она так мечтала о нем; как другие девочки мечтают о Робе Паттинсоне, Заке Эфроне или Бене Барнсе; а она мечтала о нем – с тех пор, как увидела; девочка моя, сказал ей одна фермерша, ну зачем, не нужно – она шла за ним, и трогала те предметы, фрукты, овощи, к которым он прикасался минуту назад, они будто светились, сияли от его прикосновения, – он не для тебя… не для нас… он как принц Гарри – есть он, нет его – погода не меняется; меняется, ответила она тихо, для меня теперь всегда солнце; фермерша покачала головой – как Изобель Беннет и парень из Братства Розы могут быть вместе – это как предсказание оракула в древнегреческой трагедии – непреодолимо, неизменно – фатум. Изобель было все равно – будут они вместе или нет – это было спасением ее жизни – думы о нем; она коллекционировала и берегла каждый его жест, взгляд, поворот головы, помнила, во что он был одет; и вот сейчас он здесь, рядом, пьет латте, ест пирожок – как-то удивительно ест, не так, как другие парни, непротивно, а восхитительно; жует, глотает; отщипывает кусочки, и губы у него как цветы; горло как произведение искусства – Дега, Роден; иногда она злилась все-таки на свою любовь бесполезную и говорила – он самый обычный на самом деле, мерзкий, скучный, носки у него, на батарее висят, и ест он гадко, роняя крошки; но ел чудесно, как дети – рассеянно, отвлекаясь на что-то все время; и она это сделала – подошла и все сказала – сразу, с разбега; Джон Анно никому не скажет – она знала его, он добрый человек; не сплетник, не бабник; не скажет ни в пабе, ни жене на кухне. Ах, сейчас он уйдет; и все, навсегда; в это свое Братство; таинственный, зеленоглазый, в черном приталенном пальто, зеленом пуловере; он глотнул кофе, и глоток заскользил по его горлу, драгоценности, из алебастра, слоновой кости и хризолитов; вблизи Изерли оказался совсем нестерпимо прекрасен – Изобель так захотелось прижаться губами к его горлу, стать этим глоточком кофе, попасть внутрь Изерли…

– Изерли, – сказала она, сколько бы раз она не повторила его имя, оно оставалось все таким же чудесным и самым важным, как что-то, что надо запомнить, как тайну, съел бумажку, на которой записано, и теперь только помнить, наизусть, Библию, Монтеня, Рильке, карту сокровищ; его имя не стиралось от носки, не обессмысливалось, как если тридцать раз повторить «мыло», – пожалуйста, не бойтесь. Я не буду Вас преследовать. Приезжайте на рынок смело, я может, иногда буду попадаться на глаза и всего лишь мило предложу кофе….

Изерли посмотрел в свой стаканчик, будто проверяя, во что гуща сложилась.

– Я… не боюсь… – охрип и откашлялся.

– Вижу-вижу – трясетесь, как зайчик, спрятались под лист лопуха и надеетесь, что ваши уши не торчат.

– Вы странная. Смеетесь надо мной, – лицо у него было беззащитным, как у ребенка только что проснувшегося.

– То есть фермерские шутки Вас не пугают, а мои – про зайцев… милые и нежные… смущают или злят? Ну, пусть странная, лучше быть странной, чем смешной.

– Спасибо. Вы еще и колючка, – посмотрел на часы – черные, с серебром, будто старинные, пиратские, – ой, я опаздываю, мне надо завтрак готовить…

– Сколько? Семь? Мне тоже, – она схватила все покупки – убегу, как Золушка, первая, это мое право как девочки…

– Хотите, помогу вам, – сказал он, – могу довезти. Куда?

Эта девушка, такая смелая, как космонавт, смешливая, вдруг залилась краской и замерла, будто внутри нее что-то заболело внезапно, разбилось, и она слушает, что.

– Не нужно. Мои братья и отец… им не понравится…

– Что? Я?

– Что я с вами заговорила. С вами ведь никто не разговаривает.

– Со мной?

– Нет. Я не имею в виду аптеку или рынок… я имею в виду Братство… вас как всех. Красивых парней в черных пальто и плащах; вы здесь что-то сродни голливудским знаменитостям, мафии и прокаженным – одновременно.

– Никогда не думал…

– Потому что вы надменны. И богаты.

– Я не надменен и небогат, я конкретно приезжаю сюда только по делам. А остальные – со мной. С кем нам разговаривать? Если бы у нас здесь были друзья…

Она еще сильнее покраснела, будто горела изнутри, падали балки, потолок рушился, и никого невозможно было спасти, и ничего – ни антиквариат, ни библиотеку, ни автограф Элвиса…