Рассказы о Ваське Егорове

Старик вошел, отворив дверь своим ключом. Оглядел мастерскую, произнес слова про "вошь португальскую" и засмеялся, будто покрылся пупырышками.

— Понимаете, Александра умная, но вот этого не предусмотрела — мастерская-то оформлена на двоих, на Женю и на меня. Женя помер, теперь мастерская лично моя. И ничего тут уже не поделаешь. Даже Александра со своим роскошным телом не сможет. — Он опять засмеялся. — Не привалило ей сюда кобелей водить и аферистов. Ты, Василий, тут живи, а ей предъяви это: вот сейчас напишу — ультиматум. Мультимат! У тебя выпить нету?

Они выпили. Крепко выпили. Старика с бантом звали Авилон Ксенофонтович. Авилон объяснял, что мастерская, в сущности, ему не нужна, он дома привык.

— Мне жена и кофию поднесет, и оладий. А Евгений тебя любил. Он в тебя верил. Источником искусства он считал не грезы, но любовь ушедшую. Все в ней. Любовь ушедшая — она святая. Она прекрасна. Художник перемещает любовь ушедшую в любовь предстоящую — замыкает кольцо. Этого наркомы не понимают по причине невежества. Невежество, Василий, равно сумасшествию. Синонимы.

Авилон ругал старикову дочь Александру, наркома Луначарского, партийца Жданова, скульптора Коненкова и "подлюгу Сыромятникова". Васька отвез его домой на такси.

На следующий день в мастерской вместе с Васькой поселился казак-живописец Бриллиантов.

Он взял старикову дочь за тело, когда она пришла, и сказал ей: "Ох Васька, умеет же он баб выбирать. "Никогда я не был на Босфоре".

Васька разнял их. Когда Александра уселась за стол в кухне и отдышалась, усмехаясь и поправляя бретельки лифчика, подал ей Авилонов "мультимат". Александра прочитала, окаменела лицом, потом швырнула "мультимат" на пол и сказала с шипением:

— Старая крыса. Хорек плешивый. И что же вы намерены делать?

— Авилон Ксенофонтович попросил нас пожить тут вдвоем. Опасается захватчиков. Вы, говорит, еще кого-нибудь позовите на подмогу. Мастерская в центре города. Тут сам Серов с пулеметом попрет.

Васька подвел Александру к мольберту.

— "Как хороши, как свежи были розы".

На холсте размашисто написанный старик за столом в кухне смотрел в стакан. Над фарфором и серебром колокольней черного бога возвышалась бутылка "Московской".

— Авилона вашего я в лазарет уложу с нервным заболеванием. Напишу в "Ленправду", что он — рассадник формализма, клоп затаившийся. А вам посоветую писать розы. Свежие розы. Живописи не нужны аллюзии. На вашем холсте изображен опорожненный человек, алкоголик. Может быть, это вы в старости. "Как хороши, как свежи были розы" — формула, не переводимая в образ. Ностальгия разлита во всем, как Бог, как красота. Она — необходимость. Отец, наверное, говорил вам, что необходимость выше бога. Абсолют, никем не оплодотворенный, но все породивший и все порождающий? Эзотерическая истина. Вы знаете, что есть две истины: истина внешняя и истина внутри нас. Истина тоже парна, как свет и тень, как бог и антибог... Что же касается баб? — Она глянула на Бриллиантова. — То вы примитивный кобель.

Она ушла, унося брошь с бриллиантами на своей высокой груди.

А на следующий день пришла гостья — учительница Лидия Николаевна.

— Здравствуйте, — сказала она. — Наверное, не ждали.

— Ждал, — ответил ей Васька.

— Какой несчастный старик, — сказала Лидия Николаевна, подойдя к мольберту. — И мадонна у вас... Вам она так нравится? Васька усадил ее в кухне. Принялся чай собирать.

— Вы знаете, мы с Сережей решили пожениться. Но я... — Она покраснела, потупилась, потом быстро глянула на Ваську и, смигнув слезы с ресниц, покраснела еще сильнее. — Я сказала, что я уже была с вами...

Васька уронил ложку. Лидия Николаевна подняла ее и, не стукнув, положила на стол рядом с сахарницей.

— И вот я пришла, — прошептала она.

Васька молча разлил чай. Пододвинул Лидии Николаевне конфеты, печенье, халву.

— Как у вас тут пусто. Холодно. Неужели вы так и будете жить? Всегда?.. Почему вы молчите?

— А что мне сказать? — пробормотал Васька. — Я вас уже поздравил. Совет да любовь. А что касается нюансов между вами и Сережей, то они — ваши. Комарики любви...

Лидия Николаевна повернулась к Мадонне. Васька думал — она заревет, но она только вдруг побледнела. Прошептала:

— Прощайте, Василий, — и вышла из мастерской.

Руки у Васьки были ледяные, ноги тоже. Васька знал — если он побежит за ней, его жизнь пойдем путем хорошим и светлым, но он знал также, что не побежит.

Через месяц, примерно, пришел Сережа Галкин.

— Лида уехала, — сказал он.

— Приедет...

— Нету ее. Нигде нету. Я к ней и в школу ездил, в деревню. Там уже другая учительница сидит.

Васька видел огонь, взвившийся в черноту ночи, трескающиеся и рассыпающиеся в огне кресты. Мужика с лисой вокруг шеи видел и глаза юной учительницы, в которых гнездились страх и восторг.

Еще через месяц Михаил Бриллиантов ушел в семинарию.

Васька пытался передарить ему книги, оставленные стариком, мол, ты все о Петрове-Водкине собираешь. Бриллиантов не взял.