Рассказы о Ваське Егорове

Здесь же над озером, у разделенного железными дорогами, автобанами и любовью к названиям грюнвальда, было, наверное, самое майское ландышевое урочище — может быть, его душа или его ладони.

За цветущими кустами лещины полянка высветилась, такая жаркая, будто солнце остановилось над нею.

Майка-разведчица, тайная любовь и открытая гордость разведбатальона, была привязана к поваленному бурей дереву. Руки и ноги ее были связаны под темно-зеленым стволом ремнями. А на пряжках-то "Готт мит унс". Впрочем, бога нет на войне. Нет на войне и черта — все дела человеческие.

Гимнастерка у Майки была разорвана на груди и рубашка разорвана. В рот ей затолкали ее же туго свернутую пилотку. Звездочка впилась ей в верхнюю губу.

Она была в обмороке.

Сначала Васька согнал с нее мух. Соскреб муравьев пучком травы. Потом поправил на ней одежду. Вынул кляп. И лишь тогда, развязав ремни, отнес в тень и положил так, чтобы ее голова покоилась на выпирающем из земли корне.

Пока они землянки креслами обставляли, фарфоровыми умывальниками, какие-то немцы прошли этим кряжем.

Васька вернулся к своим парням.

— Идите, — сказал. — Доложите генералу, что тут произошло, да негромко. Ну и, естественно, ни гугу. Ты, Микола, не мешкая, сюда с нашим доктором. А ты... — Васька посмотрел на молоденького солдатика и не воевавшего-то, только что с пополнением прибывшего.

— Могила, — прошептал солдатик. — Я онемел. Я ничего не видел. — Его отвисшие губы были какими-то голубыми.

— Ну, ну. Но ты хоть до вечера потерпи, не трепись.

Зал "Метрополя" больше чем на две трети был заполнен военными. Все шумели, вспоминали фронт, чертили вилками и ногтями стратегию на крахмальных скатертях, выпивали за погибших товарищей, пытались петь на три голоса. Некоторые сидели, уйдя в себя, в какой-то свой неотторгнутый страх или в какую-то свою грезу.

Юна и Васька присаживались к столу на минутку и, выпив за здоровье молодых, прокричав: "Совет да любовь! Горько!", на что Георгий и Вера с большой готовностью откликались, снова шли танцевать.

Майку-разведчицу демобилизовали. С горы ее унесли в медсанбат — располагался он тут же, в километре от сборов. Оттуда и демобилизовали. Ходили слухи, что ее отделение избило кого-то до полусмерти, кого-то, кто говорил: "Вот оно — своим не давала, так немцы попользовались".

— Давай танцевать по старинке, без этой прискочки. И попробуй не думать о фронте. Хотя это трудно. — Юна взяла Васькину правую руку — Васька ее за талию обнял. — Пойдем медленно, через такт.

Одиноко сидящий полковник поманил их, и, когда они подошли, он сказал:

— Вольно. — Встал, опираясь на спинку стула. — Братцы, тихо. Мы в окружении. — Он обвел взглядом зал. — Кольцо все сужается. Уже нечем дышать. — Он рванул ворот, пуговицы отлетели. — Идти некуда...

Быстро подошла, почти подбежала, официантка — на виске шрам, прикрытый прядью волос.

— Товарищ полковник, Иван Николаевич, все прошло. Все уже честь по чести.

— Все равно — идти некуда, — полковник упал на стул, будто его сбили с ног.

— Это мой однополчанин, — сказала официантка, признав в Юне и Ваське солдат. — Как получит пенсию, так и приходит. Мы с ним загуляем после работы.

Юне вдруг танцевать расхотелось.

А за столиком молодой муж, моряк Георгий, наседал на свою молодую жену, красавицу Веру, укорял ее — мол, почему она никогда свидетеля Ваську не приглашала на их вечеринки.

— Не приглашала и приглашать не буду, — говорила ему Вера. — Он один у меня, Вася-то, один. А вы все чины. Чины... Твой дружок Селезенкин попытается его по стойке "смирно" поставить. А Вася, думаешь, что? Он твоего Селезенкина на буфет забросит. Забросишь, Вася? А Селезенкин оттуда, с буфета, пальбу откроет. Нет, Гоша. Давай споем лучше. "Средь шумного бала, случайно, в тревоге мирской суеты..." Или "Землянку". Давайте "Землянку".

Вернувшись домой к Вере, они еще выпили. Васька вызвался проводить Юну в гостиницу.

Во дворе покурили.

— Пошли к тебе. Какого черта мне в гостинице делать? — Юна швырнула окурок в поленницу. — Тошно там. Как будто меня при кораблекрушении на чужой берег выбросило. Вокруг люди добрые — душа нараспашку, только я ни их обычаев, ни их языка, ни их намеков не понимаю. И жду, жду, когда за мной корабль придет. Ну пусть не корабль, пусть просто лодка. С парусом. Почему-то хочется с парусом.