Рассказы о Ваське Егорове

— Чего можно ожидать от бывшего командира, — сказали Петры.

"Не сказали „холуя"", — отметил Васька.

Гусь был синий. С какой-то клейкой подливкой неопределенного бурого цвета и макаронами. Часть птицы, доставшаяся Васькиному майору, называлась "крыло".

А у ротного повара на сковородке золотилась картошечка, скворчела свинина.

— Это гусь? — спросил он. — И за него ты хочешь картошки жареной и супу-гороху?

Оба Петра обмакнули в подливку пальцы и облизали.

— Пионерлагерем пахнет, — сказали они.

А Васька грустил. Ему представлялась девушка Юстина с грудью, плещущей счастьем в его высокий берег. С глазами вечерненебесными и обветренным ртом.

Петры съели по макаронинке, взяли по второй и пришли к выводу, что макароны — есть макароны, их даже синим гусем испортить трудно.

Повар, обглодав "крыло", заявил, что гусь свинье не товарищ. И Васька Егоров правильно к этой херне не прикоснулся, поскольку он категорически не холуй и не может себе позволить лакомство за счет своего майора, тем более что лакомство — "Тьфу! Брюква!" и что повара в офицерской столовой негодяи и педерасты.

В старостовой хате — майор у старосты поселился — в сенях сидел ожидающий майора народ. Старухи, парень-баптист с лицом чистым и нежным, как у девушки. И девушка — Васька даже споткнулся — красавица. В полосатой паневе, шелковой розовой блузке, сверкающе новой, и шелковых лентах. На ногах у нее были черные туфельки с ремешком на полувысоком каблучке. Васька смотрел на нее, а она не отворачивалась. Наконец Васька сказал:

— Тиф.

Девушка засмеялась. На щеках у нее вспыхнули ямочки. Черные брови дугой и ресницы длинные полетели Ваське в лицо.

Васька ощутил на лице толкотню сотен мух. Почувствовал шевеление их во рту. Нестерпимо захотелось сплюнуть. Но этого он не мог. Мирное население восприняло бы плевок как обидный.

Васька вскочил в комнату и долго плевался, высунувшись из окна.

Напротив солнца, просвечиваясь сквозь реденькое холстинное платье-рубаху, стояла босая Юстина.

— Что ты плюешься? Муха в рот залетела?

— Тифозная, — сказал Васька. — Вчера в хате лежала в пятнах. Сыпь на теле...

— Так красивая же, — ответила Юстина. — Янка. Она и панчохи надела на панталоны. Дура, думает, пан офицер ее уже сегодня в постель потащит. А может, потащит, что скажешь?

— Не знаю. — Тифозная стояла перед Васькиными глазами — смертельно красивая. — Рыбу поджарила? — спросил он Юстину.

— Поджарила. На столе. В печке высохнет.

Васька снял крышку с глиняной миски. Запах жареной рыбы был не чета тому гусю. Васька съел плотвичку. Пальцы облизал.

— Кто людей к майору прислал?

— Староста. По приказу... А холуям нельзя выйти? Нельзя с девушкой погулять?

Васька посмотрел в ее серые бесстрашные глаза.

— Погодь, сейчас выйду.

Он отнес котелки с жареной картошкой и гороховым супом хозяйке, снова споткнувшись о красоту чернобровой Янки. Хозяйка кивнула. Ни к Ваське, ни к майору у нее не было интереса. Ни к русским солдатам, ни к гудящим в кухне мухам. Васька окно открыл, выгнал мух полотенцем. Хозяйка даже головы не поворотила. На печке сидела кошка, черная с белой грудкой.

И снова Васька пошел мимо красотки, отмечая, что испытывает неловкость за свое хождение, — как будто нарочно ходит, чтобы на красотку в лентах посмотреть. А она — хоть бы что. Красивые то ли привыкают, то ли не понимают, что творят, а творят они непрерывное зло, расстраивают умы, растравляют душу...

На столе рядом с рыбой Васька оставил фляжку, в ней спирт. И написал на листке: "Товарищ майор, гуся я выбросил — синий — не майорская еда. Во фляжке спирт. Здешний самогон воняет — не майорское питье. Обед в печке. Я не приду. Готов под арест. Сержант Егоров".

Васька сунулся в коридор, столкнулся с согласным взглядом чернобровой красавицы и попятился в комнату. Не мог он мимо нее пройти без какого-нибудь разговора. Она охотно ему ответила бы — видно же. Слово за слово — он бы ее в комнату пригласил с этакой мерзкой, всем понятной улыбочкой. А что майор? Может быть, у майора высший государственный интерес...

Васька выпрыгнул в окно. Обнял Юстину. Она врезала ему в ухо.

— Налюбовался? — спросила.

— На кого намекаешь?

— На Янку.

— Да я на нее ноль внимания. Мне она как бы и не живая. Кукла глазастая. Вот ты — ты киса... — Васька снова облапил Юстину.

Прежде чем треснуть его по другому уху, Юстина выгнулась под его рукой. Васькины пальцы как бы случайно тронули ее грудь, словно налитую густым медом. После того, как она ему все же врезала, он притиснул ее к себе и поцеловал. Она укусила его за губу. Оттолкнула и побежала, по особому изгибая стан, как бы говоря, что убегает она не от Васьки, но от окон, от людских глаз и злых языков.

За овином Васька ее нагнал. Может, это был не овин. Ваське, собственно, все равно, что амбар, что гумно, что хлев, что конюшня. Знал Васька — все это вместе называется двор. Тут узнал Васька, что двор, в данном случае, образует прямоугольник с пустым пространством посередине, с хорошо утрамбованным земляным полом, припорошенным сенным охвостьем. И метла у стены стоит — подмести позабыли.