Рассказы о временах Меровингов

Сверх того, к этой внутренней борьбе святого Медара между благоразумием и усердием присоединилась борьба другого рода. Франкские владетели и воины, сопровождавшие королеву, окружив его, закричали ему с грозными движениями: «Не смей постригать женщину, соединенную с королем! берегись похищать у государя королеву, торжественно с ним сочетавшуюся». Самые свирепые, наложив на него руки, насильно совлекли его со ступеней престола на средину церкви, между-тем как королева, испуганная смятением, укрылась с своими женщинами в ризнице[446]! Там, собравшись с духом и не предаваясь отчаянию, она придумала средство, в котором столько же видна женская хитрость, сколько и твердость воли. Дабы сильнее искусить и подвергнуть более трудному испытанию религиозную ревность епископа, она накинула на свою королевскую одежду платье затворницы и, переодетая таким образом, пошла в алтарь, где сидел святой Медар, печальный, задумчивый и в нерешимости

[447]. — «Если ты медлишь постричь меня» — сказала она ему твердым голосом: «и более боишься людей, нежели Бога, то ответишь за то, и Пастырь спросит у тебя душу овцы своей[448]

». Это неожиданное зрелище и таинственные слова поразили воображение престарелого епископа и внезапно оживили в нем ослабевшую волю. Ставя свою пастырскую совесть выше человеческих страхов и политической осторожности, он перестал колебаться, и собственной властью расторг супружество Радегонды, посвятив ее, возложением рук, в диакониссы[449]. Франкские владетели и вассалы также были увлечены и не смели силой вернуть в королевское местопребывание ту, которая отныне имела в глазах их двойную святость, как королева, и как женщина, посвятившая себя Богу.

Первой мыслью вновь обращенной (так называли тогда тех, кто отрекался от мира) было сложение с себя всего, чт`o на ней было дорогого. Она сложила на престол свой головной убор, запястья, застежки из драгоценных камней, бахрому одежды, вытканную из золотых нитей с пурпуром; собственноручно сломала богатый пояс из цельного золота, говоря: «Отдаю его на бедных[450]»; после того решилась укрыться от опасности поспешным бегством. Свободная в выборе пути, она направилась на юг, удалившись для б`oльшей безопасности от средоточия франкских владений, или, может-быть, побуждаемая влечением к тем странам Галлии, где варварство произвело менее опустошений; она достигла Орлеана и спустилась вниз по Луаре до Тура. Там, под защитой многочисленных убежищ, устроенных при гробе св. Мартина, она остановилась в ожидании, на что решиться супруг ее, которого она покинула[451]

. Она вела таким образом несколько времени беспокойную и тревожную жизнь изгнанников, скрывающихся под сенью базилик, опасаясь быть схваченной при малейшем шаге вне спасительной ограды, посылая к королю письма, то гордые, то смиренные, уговаривая его, через посредство епископов, отказаться от желания снова ее видеть и дозволить ей исполнить ее монашеские обеты.

Сначала Клотер не слушал ни просьб, ни требований, предъявлял свои супружеские права, ссылаясь на законы предков, и грозился лично пойти схватить и возвратить беглянку. Когда народные слухи или письма друзей сообщали Радегонде подобные известия, тогда, объятая страхом, она подвергала себя усиленным строгостям, посту, бдениям, носила власяницу, в надежде сподобиться небесного заступления и вместе с тем уничтожить прелесть свою в глазах человека, преследовавшего ее любовью[452]. Чтоб увеличить разделявшее их расстояние, она переехала из Тура в Пуатье, из приюта св. Мартина под покровительство не менее чтимого св. Илария. Однако король не терял бодрости и однажды прибыл уже в Тур, под ложным предлогом богомолья; но сильные представления святого Жерменя, знаменитого парижского епископа, остановили дальнейший путь его[453]. Опутанный, если можно так выразиться, этим нравственным могуществом, перед которым склонялась бурная воля варварских королей, он согласился, утомленный борьбой, на то, чтобы дочь королей тюрингских основала в Пуатье женский монастырь по примеру, поданному в Арле знатной галло-римской матроной, по имени Цезариею, сестрой епископа Цезария или святого Кесария[454].