Рассказы, очерки, наброски, стихи (1885-1894)

Вся роща, много слышавшая песен, встрепенулась, удивленно и тихо шелестя ветвями. И даже соловьи, которые всегда поют недурно, потому что они жрецы чистого искусства, с удовольствием слушали и говорили:

— А ведь у этого певца есть искорка!..

И, говоря так, втайне гордились своим беспристрастием.

А певец пел:

Я слышу карканье ворон,Смущенных холодом и тьмой…Я вижу мрак, — но что мне он,Коль бодр и ясен разум мой?..За мной, кто смел! Да сгинет тьма!

Душе живой — в ней места нет!Зажжем сердца огнем ума,И воцарится всюду свет!..

— Сильно спето! — комментировали соловьи… — Молодо, самонадеянно, немузыкально — но сильно… — и, глубокомысленно почистив носики, они слушали дальше:

Кто честно смерть приял в бою,Тот разве пал и побежден?Пал тот, кто, робко грудь своюПрикрыв, ушел из битвы вон…Друзья! И тот пал, кто, боясьТруда, волнений, боли ран,

О битве судит, погрузясьВ философический туман…

— Гм… у него очень оригинальные взгляды! — отметили соловьи. — Хотелось бы знать, что это за птица!.. — полюбопытствовали они.

Друзья! Пусть падшие молчат.Им очи съел сомнений дым;В сердцах их честь и гордость спят.Друзья! Давайте крикнем им:Прочь! Ваших мудрствований чадТемнее сделал эту ночь,

И отравляет он, как яд,Умы и души юных… Прочь!..Прочь!.. Здесь объявлена богамЗа право первенства война!

— Это смело! — сказали соловьи. — О да!.. это очень смелая песня!..

Роща слушала и ощущала нечто хорошее и сильное, это ощущение наполняло ее теплом и светом, и даже старые, серыми лишаями покрытые, ветви деревьев зашептали о прошлых днях. То были славные весенние дни, когда в роще только что начинали расцветать цветы и надежды, когда птицы пели свободные и звучные гимны солнцу, а свободное от туч небо казалось бесконечно глубоким и точно звало птиц попытать силу крыльев — достигнуть его глубины. То были хорошие дни, когда не нужно было принуждать себя жить, потому что жить хотелось, — была цель и была надежда достичь ее. И эти дни явились перед рощей и, как звезды, заблистали в тумане, скрывавшем от нее небо.

Птицы встрепенулись и ожили. Где певец? Пусть он примет дань восторга и благодарности! Это, должно быть, великолепная, красивая птица!

Они собрались целой тучей и ринулись туда, откуда навстречу им летели бодрые и гордые звуки.

Но когда они прилетели, то увидали, что это просто чиж — самый заурядный, маленький, серенький, с восковым носиком чиж. Он сидел на ветке орешника и был смущен оказанной ему честью; мизерный, взъерошенный и суетящийся, он возбудил во всех недоумение и никому не понравился.

Прочь!.. Здесь объявлена богам

За право первенства война!

Когда это кричит орел, сокол, ястреб наконец, — это и красиво и мощно; но чиж — чиж, объявляющий войну богам!.. Тут есть некоторое несоответствие, что-то странное и смешное. И это прямо-таки обидно для всех остальных птиц. Почему именно чиж, а не щегленок, зяблик, снегирь?..

Пораженные и обиженные птицы смотрели на чижа и думали: «Что же теперь будет?»

И невольно им вспомнилась эта смешная синица, которая однажды хотела зажечь море…

Но тут один находчивый щегленок, журналист по профессии, спросил чижа:

— Послушайте-ка, это вы сейчас пели?

— Я… — ответил чиж, — да, это я пел.

— Гм… а чем вы это докажете? То есть мы, конечно, не сомневаемся в ваших способностях, но…

Чиж вздрогнул, у него встали дыбом перья, и он запел: