Рассказы Вельзевула своему внуку

Оказалось, что в числе воспитанниц упомянутого воспитательного заведения была некая девица Елизавета, которая была привезена своими родителями из дальнего имения сюда в столицу для того, чтобы она здесь в специальном воспитательном учебном заведении получила это самое современное «воспитание».

Здесь уже в Санкт-Петербурге, в этом самом пансионе и случилось так, что эта тринадцатилетняя Лиза очень подружилась с другой такой же неоформившейся еще девицей Марией.

В том же году в день «весеннего праздника», или, как иначе там называется «Первого Мая», всех воспитанниц этого учебного заведения, как это было в обычае, повели на прогулку в поле, во время которой эти две «задушевные подруги» попали в разные партии, бывшие на порядочном одна от другой расстоянии.

Там в поле, Лиза увидела невдалеке случайно проходящее одно «четвероногое животное», называющееся там «бугай», и ей почему-то очень захотелось, чтобы и ее задушевная подруга Мария тоже обратила свое внимание на это для нее милое четвероногое животное, и потому она очень громко закричала: «Маня, а Маня! Смотри, там идет „бугай“!»

Как только ею было произнесено слово «бугай», моментально все так называемые «надзирательницы» прибежали к этой Лизе и набросились на нее со всякими мучительными нотациями.

Как, мол, можно произносить слово «бугай»! Ведь это четвероногое животное занимается таким делом, о чем ни за что не должен говорить воспитанный человек, а тем более воспитанница такого «благородного-заведения».

Пока надзирательницы издевались над этой бедной Лизой, вокруг них собрались все воспитанницы института, и туда же пришла и сама начальница, которая, узнав, в чем дело, в свою очередь начала отчитывать Лизу.

«Как тебе не стыдно, – сказала она, – произносить такое слово, которое считается очень и очень „неприличным“».

Лиза наконец не выдержала и со слезами спросила:

«Как же мне надо было назвать это четвероногое животное, раз это действительно был „бугай“?!»

«Тем словом, – сказала начальница, – каким ты назвала это животное, его называет всякий человек из черни. Ты же, раз ты здесь в институте, не из числа черни и следовательно всегда должна найтись – неприличные вещи называют такими названиями, которые не звучат для уха неприлично.

Например, когда ты увидела это неприличное животное и захотела, чтобы на него посмотрела также и твоя подруга, ты могла крикнуть: Маня, смотри идет „бифштекс“, или: Маня, смотри, там гуляет то, что очень вкусно есть, когда мы голодны, и т. п.».

Бедная Лиза от всего этого так разнервничалась, особенно потому, что эти «отчитывания» происходили в присутствии всех ее подруг, что не выдержала и от всего сердца закричала:

«Ах вы несчастные старые девы! Кикиморы полосатые! Зачатки кромешного ада! За то, что я назвала вещь своим именем, вы сейчас же начали пить мою кровь. Будьте вы трижды прокляты!»

Сказав эти последние слова, она упала, как там говорят, в «обморок». От ее слов, в свою очередь, случились обмороки с самой начальницей и с несколькими «классными-дамами» и «надзирательницами».

Прочие же, не упавшие в обморок «классные-дамы» и «надзирательницы» этого «благородного-учреждения» подняли тогда такой «гвалт», какой бывает там разве только на так называемом базаре, где торгуют исключительно «еврейки» из города «Бердичева».

Результатом всего этого было то, что когда упавшие в обморок «классные-дамы» и «надзирательницы» очнулись, ими тут же в поле был устроен под председательством самой начальницы заведения так называемый у них «учительский совет», приговором которого было решено – как только они вернутся в город, дать отцу Лизы телеграмму, чтобы он приехал за своей дочерью, так как она навсегда уволена из института без права поступления в какой бы то ни было другой подобный институт Российской Империи.

В тот же день, через час после того, как воспитанниц привезли домой, одним из так называемых «дворников» института было случайно в «сарае-для-дров» обнаружено, что два, еще неоформившихся подростка – «будущие-матери», болтаются на шнурках, прикрепленных к балкам крыши.

В кармане Мани была найдена записка с содержанием:

«Солидарная с милой моей Лизой, не хочу больше жить с такими ничтожествами, как вы, и иду с ней в лучший мир».

Этот самый случай тогда так сильно заинтересовал меня, что я начал, конечно частным образом, всесторонне психоаналитически исследовать психику всех участниц этой печальной истории. В частности я выяснил, между прочим, что в психике бедной Лизы, в момент проявления ею своей резкой выходки, происходил чистейший, как там говорится, «ералаш».

И было бы даже удивительно, если бы не происходило такого «ералаша» в психике этой, еще не осознавшей себя, тринадцатилетней девочки, которая до этого несчастного случая все время проживала у отца в большом имении, в котором она всегда видела и ощущала такое же раздолье природы, какое было в этот день в поле около города Санкт-Петербурга.