Расследование доктора Данилова

Незаметно для медсестер, снимавших с трупа электроды и катетеры, Данилов вытащил из металлического лотка, стоявшего на прикроватной тумбочке, пустую ампулу из-под верапамила и внимательно рассмотрел ее в ординаторской. Форма и размер ампулы ничем не отличались от хорошо знакомых Данилову ампул этого препарата и этикетка тоже была «родной», ровно наклеенной и абсолютно гладкой. Непохоже, чтобы ее переклеивали с одной ампулы на другую. На всякий случай Данилов потер этикетку смоченным в воде указательным пальцем. Палец не окрасился. Данилов взял на сестринском посту стерильную баночку для анализов, положил туда ампулу и спрятал баночку в свою сумку. Затем он пролистал историю болезни Иголушкина, словно пытался найти в ней то, чего сам не писал, посидел несколько минут в молчаливом оцепенении и начал описывать приступ наджелудочковой тахикардии и все, что за ним последовало. Писал быстро, но как-то отстраненно. Мозг составлял фразы и передавал команды рукам, но все это происходило где-то там, на задворках сознания, в котором пульсировал вопрос: «Почему?!!». Эта пульсация отозвалась болью в затылке, но сейчас Данилову было не до нее. Душа болела гораздо сильнее, нелогичность произошедшего невероятно угнетала, а перспектива предстоящего разговора с дочерью Иголушкина угнетала еще сильнее. Вроде бы и прав кругом, упрекнуть себя не в чем, но Иголушкин умер… Да, разумеется, прогноз у него был неблагоприятным, но прогноз прогнозом, а умер он в момент купирования приступа тахикардии… И купировал этот приступ Владимир Александрович Данилов, а не Александр Сергеевич Пушкин и не Михаил Афанасьевич Булгаков. Как говорил доцент Леденев с кафедры судебной медицины: «кто руку приложил, того и вина». Но почему?

Чтобы не заработать невроз, Данилов путем логических рассуждений убедил себя в том, что в ампуле был не верапамил, а какое-то другое вещество. Что именно Данилов надеялся узнать в начале следующей неделе. Богатая разнообразием трудовая биография давала ему возможность выйти на химиков-экспертов с трех сторон — через кафедру патологической анатомии, на которую он попал после ухода из родильного дома, через академию, в которой он сейчас работал (академию давно уже переименовали в университет, но большинство сотрудников использовали в обиходе более престижное название) и через токсикологов из Склифа.

Повезло за дежурство только в одном — дочь Иголушкина позвонила в тот момент, когда Данилов принимал нового пациента, так что о смерти отца ей сообщила Древцова и она же выслушала бурный поток угроз.

— Менталитет народа изменился, — констатировала Древцова после того, как рассказала Данилову о разговоре с разгневанной дочерью. — Раньше говорили «вы у меня улицы пойдете мести», а сейчас преимущественно обещают работу кассира в супермаркете. Эта мадам так и сказала: «Вы там все, начиная с главного врача и заканчивая последней санитаркой, станете кассирами, потому что больше вас никуда не возьмут!».

— Для санитарки работа кассиром — это таки карьера! — вяло пошутил Данилов.

На всякий случай он отсканировал историю болезни Иголушкина, чтобы она всегда была под рукой.

— Вы бы лучше утром скопировали, после того, как Денис Альбертович посмотрит, — посоветовала Древцова, наблюдавшая за этой процедурой. — Вдруг он попросит что-то изменить.

— Не попросит! — уверенно ответил Данилов. — История написана так подробно, что в дополнениях не нуждается.

На самом деле его записи были не просто подробными, а архиподробными, потому что любая мелочь впоследствии могла стать толчком для решения этой загадки.

К истории болезни у Дениса Альбертовича замечаний не оказалось. Внимательно ознакомившись с ней, он вздохнул и сказал:

— Теперь вы чувствуете то же самое, что уже который месяц чувствую я. Непонимание, бессилие и тревогу.

Разговаривали они наедине в кабинете заведующего отделением, после утренней воскресной пятиминутки.

— Я слышал, что вас не любят сестры Нечухаевы, — неожиданно сказал Данилов. — Можно узнать, что именно вы с ними не поделили?

На неожиданность Данилов и сделал ставку. Чем неожиданней вопрос, тем труднее дать на него лживый ответ.