Расследование смерти мадам Бовари

— Хороший огонь — настоящее счастье! — сказал он. — И что удивительно, Бог приберег его для нас, грешных, в то время как по описаниям Рая, которые я читал, ничто не предусмотрено для согревания избранных! Скажите-ка мне, молодой человек, вы что, вовсе не были на улице сегодня утром?

— У меня работа.

— Если бы вы вышли из дома, то увидели бы нечто интересное. Погода меняется. Флюгер на церкви повернулся, ветер поднимается со стороны берега Сен-Жан. Снег тает — оттепель. Скоро река освободится ото льда. Эта затянувшаяся шутка зимы наконец закончилась!

— Да уж, пора бы! Кто бы мог представить подобную погоду в Нормандии в марте?

— Уже сколько времени все встало с ног на голову, — пробормотал кюре. — Адам тоже это заметил после своей ошибки. — Он упорно хотел встретиться взглядами с Реми. Похоже, он искал предлог, чтобы перекинуться с ним несколькими словами. — А похороны в тот день прошли неплохо, хотя и были подготовлены на скорую руку, — продолжал он. — Вы с вашим патроном присутствовали на них. Вам понравилось? То есть, я хотел сказать, вы нашли там то, что искали?

— Весь Ионвиль присутствовал там, но не слишком много было пролито искренних слез.

— Слез? Да кому же особенно было плакать об этой грешнице? Да, в самом деле, кроме Бовари и маленького Жюстена никто и не плакал.

— А почему Жюстен плакал? Ему было в чем себя упрекнуть?

— Нет, конечно, нет! Просто за его слезами скрывалась другая история. Но не знаю, должен ли я вам ее рассказать. Это не для полиции. Сердечная драма.

— Лучше рассказывайте, чтобы вас не обвинили в отказе от дачи свидетельских показаний.

Аббат бросил на него лукавый взгляд.

— Так вот, хотите верьте, хотите нет, но этот дьяволенок был тайно влюблен в мадам Бовари. Да! Он без конца торчал у нее в доме, крутился вокруг ее юбки, держал мотки шерсти, когда ей приходила охота распутывать пряжу. И этот болван Омэ, видя, что парень все время норовит пойти к Бовари, решил в конце концов, что тот влюблен в Фелисите… Вы представляете? В Фелисите, служанку Эммы! Я-то знал правду, потому что исповедую молодежь.

— А как же тайна исповеди, господин кюре?

— О, это никакая не тайна исповеди, это просто маленький секрет. Однажды он мне об этом сказал, как о самой простейшей вещи в мире. И представьте, даже не попросил отпущения грехов! Он любил мадам Бовари ангельской любовью и сокрушался, что она ничего не замечает. Он бросился бы в огонь, если бы только она его об этом попросила!

— До такой степени, что мог совершить недозволенные поступки?

— Недозволенные?.. Нет, это бедное дитя слишком невинно для этого! О каких недозволенных поступках вы говорите?

— Ни о чем особенном. И вы правы: он еще совсем дитя.

Послышался бой часов на колокольне, а вслед за ним раздались удары колокола. Аббат погладил себя по животу.

— Полдень, — сказал он. — Если сейчас на самом деле столько, сколько показывают те часы, то у меня к вам предложение. Как и большинство женщин в этом городке, я исповедую и мамашу Лефрансуа. Тяжкая работа, потому что, поверьте мне, в Нормандии, как, в общем-то, и везде, женщинам очень много в чем приходится каяться, о чем мы даже не подозреваем. Но здесь они еще и придираются по пустякам! Последний раз, когда она пришла ко мне просить отпущения грехов, она начала спорить со мной о своих прегрешениях и торговаться. Честное слово, она меня утомила. Я велел прийти позже, чтобы она перед этим поразмышляла над своими словами. Так вот мой план: я пойду и поговорю с ней о том, чтобы она накрыла добрый обед на двоих в укромном местечке, подальше от любопытных глаз. Для нее это будет хорошее дело, да и для нас. Усаживайтесь за стол и ждите меня.

О чудный святой отец!

Реми не знал, на какой точно цене Бурнизьен и мамаша Лефрансуа ударили по рукам, но она превзошла саму себя. Ни-когда в жизни он не ел так вкусно, как в тот день в «Золотом льве»!

Кроме того, история Жюстена напомнила ему другой эпизод: дрожащий от холода мальчишка со слезами на глазах, ждущий ночью под окнами дома Бовари. Не был ли это тот самый паренек, который тотчас дал деру, заметив Реми?

4

Наверное, черту было на руку заключение столь некатолической сделки между кюре Бурнизьеном и мадам Лефрансуа. После пиршества Реми чувствовал себя безмерно отяжелевшим, живот у него раздуло. Чтобы встряхнуться, он решил пройтись. Добрый кюре был прав: начиналось потепление. С крыш пускали воду кровельные желоба, оживали родники, ручейки стремились к речке Риёль. На ветвях деревьев взъерошенные воробьи так тщательно чистили и разглаживали перышки, словно зализывали глубокие раны.

Он не прошел и сотни метров к мосту над Риёль, как услышал нечто похожее на «пс-с-с!». Реми звала девушка, которая, судя по всему, специально поджидала его.

— Тебе чего?

— Я Мари, дочь господина Омэ.

— Я знаю, сразу тебя узнал. Это ведь ты как-то раз приносила мне письмо. Ну так что?

— Идите сюда, — и она решительно потянула его за руку, чтобы втащить в калитку. — Я должна с вами поговорить.

— Почему тогда не пришла? Чего ты хочешь?