Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками

Отец не вернулся в театр, а пошел работать на сажевый завод, где все же платили не такие гроши и можно было как-то существовать. Был он при этом жутким книгочеем, человеком образованным, хотя никакого специального образования не получил. В 37‑м отец погорел – правда, ненадолго – за то, что из парка, где он тогда заведовал библиотекой, вовремя не вывез запрещенную литературу. Его посадили. Потом отпустили, потому что следователи выяснили: машину для вывоза троцкистской литературы он вызывал, но она по каким-то причинам не пришла. Посадили другого человека, водителя машины. Вот такая была история.

Мать до войны работала бухгалтером в институте, потом заболела, война, двое детей… И она стала торговать на улице селедкой. Баку – южный город, но зимой все же холодно. Помню как сейчас ее красные потрескавшиеся руки.

Откуда-то она узнала, что в Куйбышеве делают алюминиевые вилки и ножи. В Баку ни того, ни другого не было. Поэтому она собирала коробки с селедкой, и мы с ней плыли до Астрахани, а там пересаживались на пароход и отправлялись в Куйбышев. Там она продавала селедку, покупала на эти деньги вилки и ножи и уже в Баку поштучно «спускала» их на рынке. Вот так и приходилось жить.

В этих условиях особенно развернулась моя бабка. Среди беженцев было много молдавских евреев, я хорошо помню среди них девушек. Бабка ходила на бульвар, где этих беженок было особенно много, и приводила на обед по семь-десять человек. Некоторые из них оставались у нее жить. Так все и шло до конца войны, потом они разъехались.

– При таком многонациональном скоплении случались какие-то конфликты?

– Национальных проблем в Баку не было совершенно. В одном дворе жили армяне, евреи, грузины, русские, азербайджанцы – и ни одного слова про национальность. Даже когда в 53‑м началась борьба с космополитизмом и заварушка с врачами-убийцами (евреями), я, учась уже на втором курсе института, не перехватил ни одного косого взгляда, брошенного в мою сторону. А в Москве мы знаем, что в это время творилось.

Авантюрные сюжеты

– Скажи, кстати, как твой отец без образования стал завлитом театра?

– Ну, это долгая история. Во время голода 20‑х годов отец бежал из Украины в Баку. И мать тоже бежала из Украины. В Баку они познакомились, хотя, как потом выяснилось, в Херсоне жили через улицу. Я потом, уже издав несколько книг, поехал в Херсон и на фронтоне одного дома увидел выцветшую надпись: «Штемлер и компания. Готовое платье». Он был по тем временам очень состоятельный человек, но голод никого не пощадил, все разбежались. Родители отца и его сестры уехали в Ленинград. Все это я описываю в своей автобиографической книге «Звонок в пустую квартиру».

Отца заметил кто-то из режиссеров, когда он заведовал библиотекой в клубе железнодорожников, и пригласил в театр.

– Отец как-то повлиял на приход геофизика Ильи Штемлера в литературу?

– Конечно. Он в этом смысле был маньяк. Я помню, как мы с моим приятелем Алешкой Айсбергом написали повесть «Янтарная рыбка». Отец читал ее с большим пристрастием и все время отпускал ядовитые замечания. Мама из другой комнаты кричала: «Не мучай детей, шлимазл. Хорошая повесть». (Шлимазл – это такое пренебрежительное обращение – вроде «бедолаги» или «растяпы».) Отец отвечал: «Повесть – говно».

Повесть была слабенькая, но забавная. Какой-то авантюрист вырыл на своем участке яму, залил ее мазутом и пустил слух, что на его участке есть нефть. Землю у него тут же купили за большие деньги, с которыми он и смылся.

– Получается, что авантюрные сюжеты тебя привлекали еще в детстве. Твои последующие переодевания в таксиста и архивиста тоже ведь попахивают авантюрой. Наш общий коллега Алексей Самойлов рассказывал мне, как остановил однажды такси. Таксист был в форменной фуражке и в темных очках. Минуты через две он обернулся и сказал: «Здороваться надо». Это был ты. Скажи, а кто тебе дал кличку «русский Хейли»?

– А Бог его знает! Она мне уже осточертела.

– Но пример Хейли как-то подвиг тебя на профессиональные вживания?