Расстрелять в ноябре

А если честно, то это афганская война преподнесла свои уроки по выживанию. Там, например, последний глоток воды позволяли себе выпить лишь перед самым возвращением в лагерь, когда уже никакой вводной не могло последовать. А пуще глаз берегли даже не воду, а боеприпасы. С ними, кстати, страшнее всего и расставаться в бою. Однажды только приходилось мне пробиваться из окружения душманов. И не пробиваться даже, а выползать на спине по арыку. «Духи» стреляли по нашей разведгруппе из узких окошек, но высокие дувалы прикрывали расположенный по центру улочки арык. «Мертвой зоны» хватало как раз на то, чтобы ползти, не поднимая головы.

Толкались пятками и плыли в вонючей воде-жиже, стреляя по окнам-бойницам и не давая противнику высунуться побольше. Тогда и услышал сзади голос одного лейтенанта:

— Николай, у меня патроны кончились. Дай «рожок».

Оторвать от себя магазин с патронами, когда неизвестно, что ждет впереди?!

— Коля, дай патроны.

Ползу, не слышу.

— Выручи, дай «рожок»! — в голосе уже не просьба, а страх.

Проклиная все на свете, отдал. И впервые тогда вытащил из подсумка гранату, приладил в кармашке на груди. Примерился, как рвать кольцо…

Потому и говорю, что живу долго.

На войне, в бою страшно умолкнувшее в твоих руках оружие. В плену, когда не бьют и не расстреливают, — голод и холод.

А сентябрьские ночи становились все длиннее и холоднее. Правда, в туалет стали выводить без повязок, и мы увидели луну, звезды. Ничего в мире не изменится, если вдруг пропадем на какое-то время или даже навсегда…

А однажды вдруг что-то огненное поплыло среди деревьев в направлении землянки. Вернувшись в нее, не поверили глазам, но почувствовали телом — на полу дышала жаром высыпанная лопата углей из-под костра.

— Так теплее? — довольно переспросил Хозяин.

— А можно и утром приносить? — побежал я опять впереди паровоза, желая сделать обязательной хотя бы ночную порцию жара.

— Посмотрим, — как всегда, ничего не пообещал конкретно Хозяин.

Сам он после посещения Грозного пребывал в мрачном расположении духа. Там его десятки раз останавливали, проверяли документы и требовали разрешение на ношение оружия.

— Да я автомат за собственные деньги купил и никогда никому его не сдам. А где они были, когда я два года воевал в горах? — попытался даже у нас найти он сочувствие. — Повылезли из щелей, все герои, с бородами и на машинах. Да если бы нас было столько, сколько сейчас шляется с автоматами по Грозному, мы бы давно победили.

— Хреново, — не сдержался Борис, когда остались одни. — Если начнутся разборки между отрядами за власть, не оказаться бы между ними. Видели, как раздражены?

Да, охрана своего недовольства уже не скрывала.

— Вы хоть знаете, за что сидите, — сказал Че Гевара совсем неожиданное. — А за что я торчу здесь с вами?

И совсем тоскливо стало, когда он вытащил из-под нар противопехотные мины и принялся устанавливать их на ступеньках блиндажа. На наш молчаливый вопрос, зачем это делать у нас на глазах, пояснил:

— Это от своих. Слишком много народа хочет вас заиметь для собственных целей.

Не все гладко и пристойно, оказывается, шло в чеченском королевстве после победы.

Из рассказа генерал-майора налоговой полиции А. Пржездомского:

Занявшись проработкой вашего освобождения через обмен, не оставляли и другие варианты, чтобы в случае неудачи не остаться у разбитого корыта и начинать работу с нуля. По оперативно-розыскным каналам через третьих лиц вышли на руководство оппозиции. По их приказу проверились все тюрьмы, сверены списки пленных, допрошены полевые командиры. Итог оказался неутешительным: полковник Иванов нигде не числился и не значился. По слухам, которые тут же запустили ваши тюремщики, вы были расстреляны первого сентября.

Сообщение об этом, конечно, передали группе Расходчикова, но поиск решили не прекращать. Надеялись, что это блеф.

Блеф не блеф, а в середине сентября меня вывели из землянки одного.

— Переписывай, — незнакомый худощавый мужчина лет сорока протянул листок.

«Вот уже три месяца я нахожусь в плену у чеченских народных мстителей. Как полковника меня приговорили к расстрелу… За мое освобождение требуют 500 тысяч долларов, срок поставлен до ноября. Потом они расстреляют меня…»

— Такую сумму за меня никто не заплатит, бесполезно, — отодвигаю листок, хотя в нем — моя жизнь. Пусть и отмеренная до ноября.

— А это тебя не должно волновать.