Расстрижонка

– Эх, Ваня. Что ж ты ко мне так… за дурака почитаешь? Ведь и расспрос проведён был. Анну с другими там… привезли в Бряхимов за три дня до боя. Эмир к ней не входил. Занят был сильно. И тому многие подтвердители есть. Барку ихнию сожгли, ты её нашёл, мне подарил. После — люди мои верные за нею хорошо присматривали. Вот и получается, Ванечка, что или дитё — моё. И ты — лжец. Или ты с Анной — был, и дитё — от тебя. А ты — снова лжец. Падаль гадская! Покровом Богородицы прикрываться надумал!

Последние фразы он, вдруг остервенясь, прорычал мне в лицо, наклонившись ко мне всем корпусом. Брызги его слюны долетели до моего лица. Пришлось утираться. Демонстративно — одним пальчиком.

– Ну и здоров ты. Брызгаться. Все очи мне заплевал. Что, братец, прочихался злобой своей? Грозен ты, грозен. Мозгов бы ещё — цены не было. Ты всё верно рассудил. Был Ибрагим, потом ты. Между вами — я. Спокойно! Я ей брюхо не надувал! И — не мог. Как тебе и сказывал прежде. Только вот представь: вот сели они в барку, вот барка поплыла, вот она горит, вот Анна по бережку бежит, вот я её нахожу и к тебе отвожу. Ничего не пропустил? А? Кто барку сжёг? От кого она по берегу бегала?

Я сделал паузу, внимательно вглядываясь в это чуть татарское, чуждое, средневековое, бородатое лицо. Постоянно высокомерно-презрительно запрокинутое. Становящееся с каждой прогулкой по краю моей смерти с его участием — всё более знакомым и родным. Скоро, поди, и облобызать в умилении потянет. Ещё подрасту немножко — в лобик целовать буду.

Я повторил, последовательно рубя для наглядности ребром одной ладони по другой:

– Вот — они от Бряхимова отчалили. Вот — я её на берегу нашёл и к тебе повёл. Что между?

Андрей напряжённо смотрел на меня. Пристально, изучающе. Ему сейчас совсем не интересно — вот зуб даю! — растут у меня в носу усы или нет. Он прокручивает виденные и воображаемые картинки того, годовой почти давности, эпизода. «Прокручивает» — перед мысленным взором. А нормальный, «физический взор»… ему нынче — хоть стенка, хоть иконка, хоть моя плешивая головёнка — всё едино.

– Сказывай.

О! Ух. Фу. Пробил.

Он велел мне говорить. Чтобы услышать. Сам. До сей поры я говорил против его воли. Насильно впихивал ему в уши мою правду. Теперь он готов услышать. Очень не факт, что — принять и поверить. Но — готов слушать!

В приёмнике и передатчике — важны обе стороны. А если приёмник слюнями брызжет… какая уж тут передача информации?

Канал связи — открылся. Теперь — инфу. Исключительно разборчиво и абсолютно достоверно.

– Выбравшись из Волги, после утопления нашей лодейки, я обсыхал на берегу. Услышал крики и пошёл. Там были две женщины и трое мужчин. Одна, служанка, была только что, перед приходом моим, зарублена. Вторую — Анну — насиловали. При мне — один кончил. В неё. Другой — на неё забрался. Мы повздорили, я тех троих мужей — зарезал. Как я подозреваю — не хватай меня за язык! Не знаю — предполагаю! Семя она получила от всех троих. Я её малость сполоснул в реке, пошёл к своим, по дороге встретил тебя. Ты захотел — я её тебе подарил. Всё.

– Лжа!

– Фу, Андрейша, ты повторяться начал. Долбишь… как дятел сухую осину. Опровергни или прими. Мы не дети, чтобы горлом брать.

– Трое… Что за мужи были?

– Ушкуйники. Их ушкуй в походе за нами полдороги шёл.

– Ладно. Сыщу. Проверю.

– Вряд ли. Два ушкуя — этот и второй, прозываемый «Рыжий», при возвращении из похода отстали и, как всё войско прошло, напали ночью на Стрелку. Пожгли-пограбили. Пришлось сбегать за ними вдогонку. И находников — истребить. Ушкуи — у Стрелки стоят, можно глянуть. Насильники, мною порубленные, в земле за год сгнили, сотоварищей их — раки в Волге съели.

– Хвосты рубишь?!

– Отнюдь. Своё майно оберегаю. Да и по Указу — по твоему Указу! — мне велено на Волге шишей и татей выбить. Волю твою сполняю, светлый князь Суждальский.

– Та-ак… Тех первых трёх… говоришь, зарезал? Почему сразу не сказал?

– Про что?! Про то, что трём… собратьям по оружию, боевым товарищам, воинам православным — хрипы перервал? Так ты б меня сразу, там же, на полчище Бряхимовском и — под топор!

– Лжа! Анна про такое не сказывала!

– Тю! Ну ты… Для неё такое сказать — проще сразу в омут. С камнем на шее и с ребёночком на руках.

– Лжа… Всё едино — лжа…

Мне что, опять Штирлица цитировать?!

«Как вы могли… на полном серьёзе… после стольких лет в СД… при моём опыте работы в разведке… отпечатки на рации… русский резидент…».

Слово «резидент» — Андрей Боголюбский точно не поймёт. Поэтому — чуть иначе. Но тоже… «Не — ваша, Штирлиц, русская, а — наша, герр Мюллер, русская».

– Я говорю правду. Но доказать — не могу. Ты мне не веришь. Но доказать — тоже не можешь. Давай подумаем: какие могут быть в этом деле надёжные свидетельства? К примеру… Оставь у себя нашу ясыню. В смысле: Анну. Если ты будешь её так… плотно пасти, и она родит второго ребёнка — я неправ. В своих предположениях о тебе.

Ну, соглашайся! Тогда я «на коне» — если летописи не врут, то детей у Анны больше не будет!

Фиг. Облом:

– Это ж сколько ждать! А ты, покудова…