Рассуждения о Франции

Эта же мысль, что все совершается на благо французской Монархии, убеждает меня в невозможности любой роялистской революции до наступления мира; ибо восстановление Королевской власти мгновенно ослабило бы все пружины Государства. Черная магия, которая действует ныне, исчезла бы как туман пред солнцем. Доброта, милосердие, правосудие, все кроткие и мирные добродетели сразу же явились бы снова и принесли бы с собой некую общую мягкость во нравах, некую легкость, полностью противоположную угрюмой жестокости революционной власти. Не будет более ни реквизиций, ни грабежей исподтишка, ни насилий. И станут ли генералы, идущие за белым знаменем, называть бунтовщиками жителей захваченных стран, если те законно себя защищают? и будут ли эти генералы им приказывать стоять смирно под страхом расстрела как мятежников? Эти ужасы на руку будущему королю, однако он не был бы способен ими воспользоваться; он располагал бы, таким образом, лишь средствами человечными. Иначе он сравнялся бы с неприятелями; и что тогда произошло бы в миг неопределенности, которая необходимо сопровождает переход от одного правления к другому? Я ничего этого не знаю. Я прекрасно осознаю, что великие завоевания (стр.33 >) Французов как бы охраняют целостность королевства (я даже надеюсь уловить здесь смысл этих завоеваний). Однако мне по-прежнему представляется, что для Франции и для Монархии полезнее, если бы мира, и славного для Французов мира, добилась Республика; и чтобы в тот миг, когда Король вновь взойдет на трон, прочный мир заслонил бы его от любых напастей.[50]

С другой стороны, очевидно, что внезапная революция отнюдь не излечила бы народ, но усилила бы его заблуждения; что он никогда бы не простил власть, лишившую его мечтаний.[51] А поскольку именно в народе в собственном смысле слова, или в толпах, нуждались мятежники ради потрясения Франции, то ясно, что им вообще следовало бы щадить народ и что великие притеснения должны были бы сначала обрушиться на зажиточный класс. Следовательно, противозаконно захваченная власть должна была бы очень долго обременять народ, дабы ему опротиветь. Он только-только увидел Революцию: необходимо было бы, чтобы он ее прочувствовал, вкусил, так (стр.34 >)сказать, ее горькие плоды. Может быть, в момент, когда пишутся эти строки, такое чувство еще не созрело.

Поскольку, в принципе, противодействие должно быть равным действию, то не спешите вы, нетерпеливые люди, и думайте, что сама продолжительность злосчастий возвещает вам контр-революцию

, о которой вы не имеете представления.[52] Уймите свою ярость, особенно не сетуйте на Королей, и испрашивайте лишь зримых чудес. Как! вы утверждаете, что иностранные державы сражаются за идею, ради восстановления французского трона и безо всякой надежды на возмещение ущерба? Но вы желаете, стало быть, чтобы человек перестал быть человеком: вы требуете невозможного. Вы скажете, что согласились бы на расчленение Франции ради возвращения порядка, но знаете ли вы, что такое — порядок

? Это то, что получится через десятилетие, может быть — раньше, может быть — позже. И кто, вообще, предоставил вам право ставить условия Королю, французской Монархии и вашему потомству? Когда ослепленные мятежники декретируют неделимость Республики, понимайте, что именно Провидение провозглашает неделимость королевства.

Остановим теперь взгляд на неслыханном преследовании национальной церкви и ее служителей; это один из самых занимательных ликов революции.

Нельзя было бы[53] отрицать, что духовенство во Франции нуждается в возрождении; и хотя я далек от (стр.35 >) соглашательства с пошлыми разглагольствованиями о клириках, мне все-таки представляется бесспорным, что богатство, роскошь и общая склонность умов к распущенности ввергли в упадок это великое сословие; что часто под мантией с капюшоном можно было обнаружить рыцаря вместо апостола; и что, наконец, во времена, непосредственно предварявшие Революцию, духовенство, почти так же как армия, потеряло то место, которое оно занимало в общественном мнении.

Первым ударом, нанесенным Церкви, явился захват ее собственности,[54]

вторым была конституционная присяга:[55] и с этих двух тиранических действий началось возрождение.

Присяга просеяла священнослужителей, если можно так выразиться. Все, кто присягнул, за несколькими исключениями, на которых позволительно не останавливаться, обнаруживали, что постепенно погружаются в бездну преступлений и позора: общественное мнение оказалось единодушным по отношению к этим отступникам.

Верные священнослужители, отличившиеся перед этим самым мнением первым проявлением твердости, затем еще более прославили себя бесстрашием, с которым они смогли встретить страдания и даже смерть во имя защиты своей веры. Избиение кармелитов[56] (стр.36 >)сравнимо с наиболее потрясающими в этом роде событиями в церковной истории.