Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)

Общества, эти огромные тела, слишком трудно поднимаются, один раз ниспровергнутые, или с трудом удерживаются от падения, когда уже пошатнулись, а падение таких громад должно быть жестоко.

Притом если общества имеют недостатки, то одно разнообразие в последних указывает уже на то, что нет обществ без недостатков, и тем не менее практика успевает смягчать зло и даже незаметно исправляет и устраняет его, чего теоретическими воображениями никогда не успели бы достигнуть. Наконец, существование плохих общественных учреждений сноснее[9]

, чем перемены в этих учреждениях, точно так, как удобнее подвигаются разбитой от частого проезда дорогой, хотя непрямой и извивающейся между горами, чем пробиваться напрямик через свалы и пропасти.

Вот почему я нисколько не сочувствую тем беспокойным людям, которые, не бывши призываемы ни званием своим, ни богатством к участию в общественных делах, готовы каждую минуту, по крайней мере в теории, совершать реформы, так что если бы я заметил в собственном своем сочинении малейший признак подобного увлечения, то никак бы не позволил себе напечатать такую вещь.

Мои реформаторские стремления никогда не простирались далее собственных суждений и далее перестроек на почве, мне вполне принадлежащей

, и я потому только представляю читателям этот очерк, что самому автору он понравился, причем не имею ни малейшего притязания на признание моих суждений образцами, которым должно следовать. Люди, которым Бог даровал более талантов, чем мне, составят, может быть, теории повозвышеннее моей, но я более опасаюсь того, что уже моя теория окажется для многих слишком смелой. Одна решимость отказаться от всех убеждений, принятых на веру, есть нечто такое, чему не каждый должен подражать, так как почти что все умы на свете двух только родов, и ни для одного из них нет выгоды следовать моему примеру. К первому роду умов принадлежат те, которые, вследствие слишком высокого о себе мнения, не могут удержаться от поспешных суждений и не могут терпеливо проводить свои суждения в логической связи, вследствие чего, если позволят себе один раз усомниться в принятых принципах и удалиться от общепринятого пути, то никогда уже не попадут на настоящую дорогу и будут заблуждаться всю свою жизнь. К другому роду умов принадлежат умы людей незаносчивых, достаточно скромных для того, чтобы признавать превосходство над собою других людей, более способных отличать истинное от ложного, но для таких скромников лучше следовать чужим мнениям, чем составлять свои собственные.

Что касается меня самого, то я непременно оказался бы в числе последних умов, если бы получил воспитание от одного только наставника и если бы я не знал о той разноголосице во мнениях, которая существовала всегда на свете в среде самых ученых людей. Еще школьником я узнал, что нельзя придумать такой странности или нелепости, которая не оказалась бы высказанной прежде каким-нибудь философом, а потом, путешествуя, я убедился в том, что многие, имеющие мнения вовсе не согласные с нашими, не делаются через то варварами или дикарями, и не менее, если не более нашего, работают своим умом. Я соображал, как один и тот же человек, с тою же головой, воспитанный среди французов или немцев, должен бы измениться, если бы он вырос среди китайцев или людоедов, и как странно, что, по влиянию моды, тот наряд, который десять лет тому назад нам нравился и до истечении десяти лет, может быть, опять будет нравиться, кажется нам теперь смешным. Из всего этого вывел, что большинство наших убеждений возникает не из какого-нибудь верного знания, а только из обычаев и примеров, но что мнение большинства для научных истин, которые отыскиваются нелегко, есть ничего не стоящее доказательство, так как скорее можно ожидать открытия истин одним человеком, чем целым народом. Отсюда я уже пришел к убеждению невозможности следовать безусловно чьим-либо мнениям и необходимости отыскивать самому для себя верный путь.