Рассуждения

Нанна:

Совершенно верно. А сейчас я хочу рассказать о женщине, которая спала и видела, чтобы в ее кудель сунул веретено один крестьянин, потому что шла молва, будто шишка у него такого же размера, как у быка или осла. Женщина была женою старика, произведенного папой Янни

^{81}

в рыцари Золотой Шпоры и кичившегося своим рыцарством, как это умеет делать только Манольдо Мантуанский. Смешно было смотреть, как он важничает, пыжится и чванится; по всякому поводу он говорил: «Мы, рыцари…», а когда по праздникам он появлялся в церкви в своих парадных одеждах, невозможно было пройти, ни для кого больше не оставалось места. Ни о чем другом, кроме как о Великом Турке, о Султане, он не желал разговаривать; что бы ни произошло за тридевять земель, обо всем ему было известно. Так вот, жена этого зануды завела обыкновение ворчать по поводу всего, что присылали ей из имения. Если это были цыплята, она говорила: «И это все? Хорошо же они воруют!» Если фрукты: «Милое дело! Спелые они съели, а зеленые прислали нам». Если пучок салата, гнездо с птенцами, букетик земляники или еще какой-нибудь изящный пустячок: «Меня не надуешь! Заберите обратно! Что, я не знаю, мне же потом придется расплачиваться, когда я недосчитаюсь пшеницы, вина и оливкового масла». И оттого, что она без конца ворчала, муж тоже засомневался в своем управляющем и решил его переменить. По ее же совету он взял на это место того самого крестьянина, у которого был ерш, способный прочистить самый широкий дымоход. Подписав все бумаги, крестьянин отправился в поместье и на другой день вернулся в город, нагруженный припасами. Постучав в дверь ногой, — она сразу же перед ним отворилась — крестьянин поднялся по лестнице, неся на плече палку, на которой сзади болтались три пары уток, а спереди три пары каплунов; в правой руке он еще тащил корзину с сотней яиц и несколькими головками сыра. В общем, он был похож на тех венецианских хозяек, которые на одном плече несут одно коромысло (они называют его «биголо») с двумя ведрами воды спереди и сзади, а на другом — другое. Он поздоровался, поклонился, шаркнув ногой, и преподнес все это хозяйке. Ну, а она, которая праздничному календарю Всех Святых предпочитала календарь самый простой, оказала ему прием, которого удостаивается не всякий рыцарь. Она приказала подать на кухонный стол закуску, которая стоила обеда и ужина вместе взятых, заставила его выпить большой бокал белого полусладкого вина и, когда ей показалось, что он достаточно разгорячился, сказала: «Всякий раз, когда придете к нам с подарками, вас будет ждать такое же угощение». Мужа не было дома, она кликнула служанку («Эй, ты что, не слышишь?»), и та, явившись на зов, принялась разбирать корзинку. Когда корзина опустела, хозяйка отдала ее управляющему и приказала служанке отнести уток туда, где у нее содержались другие утки. Но когда служанка собралась и каплунов отнести к каплунам, она сказала: «Не надо, подожди здесь». Нагрузив каплунами крестьянина, она приказала ему следовать за нею на чердак. Там она развязала каплунам лапки (от боли они еще целый час не могли шевельнуться), закрыла чердачное окошко и пожелала убедиться, достойно ли своей славы орудие, которым крестьянину предстояло обработать ее поле. Служанка потом клятвенно меня уверяла, будто наверху все ходило ходуном и она боялась, что потолок обрушится ей на голову. Предполагалось, что хозяйка беседует с управляющим о том, как плохо его предшественник ухаживал за персиковыми и оливковыми деревьями; за время этой беседы он успел привить ее дважды, после чего они спустились вниз. Так как городские ворота должны были вот-вот закрыться, крестьянин не стал дожидаться хозяина. Попрощавшись с госпожой, он очень довольный вернулся в деревню и едва удержался, чтобы не рассказать всем о своем приключении. А между тем дама, потрясенная размерами клади, которая едва уместилась в ее просторном таможенном зале, услышала вдруг с улицы шум и, подойдя к окну, увидела людей, которые бежали кто куда и кричали: «Запирайтесь! Закрывайте двери!» Выйдя на балкон, она увидела среди толпы своих родственников: одни яростно обнажали шпаги, закинув за спину плащи, другие, без шляп, потрясали дротиками, алебардами и копьями. Через некоторое время она, побледневшая и растерянная, увидела, как два человека, за которыми шла огромная толпа, на руках внесли в ее дом окровавленного рыцаря. Она упала без чувств, а беднягу отнесли наверх и положили в постель. Спешно послали за врачом, и, пока в доме доставали яйца и рвали на повязки мужские рубахи, она пришла в себя и поспешила к мужу, который только смотрел на нее посреди всей этой суматохи и ничего не говорил. Увидев, что он отходит, она перекрестила его освященными свечами и сказала: «Простите меня и отдайтесь в руки Господа», — и он, сделав знак, что прощает ее и готов отдаться в руки Господа, испустил дух. Врач и священник пришли, когда все уже было кончено.

Антония: А из-за чего он погиб?