Рассвет 2.0

Бигос оказался вполне неплохим, хотя мне сложно оценивать — не знаток. У мамы теперь стоял не только коквинер, а полноценная кухня, с деревянной столешницей, горкой с рядами специй, набором кухонных причиндалов, примагниченных к стене. Ну да, она же теперь кулинарией увлекается. И столовую часть переделала — раньше у нас был прозрачный сиреневый стол и стулья, теперь все деревянное, натуральное, скамья с полосатым ковриком. Тоже к корням возвращается.

Теперь я видел у нее на лице морщинки. Лифтингом она явно не увлекалась. Но в целом выглядела неплохо, никаких обвислостей, движения легкие, плавные. Видно, что и суставы в порядке, и гибкость сохранена. Мысленно я сделал заключение, что беспокоиться о здоровье мамы пока не надо.

— Ну и чем ты теперь хочешь заняться? — спросила она вскользь, жестом включая чайник. Неизменные традиции, конечно же. Как же не попить чаю?

— Я пока сделаю перерыв по Службе.

— Ну да, у тебя же пока что и больничный, насколько я понимаю, полгода — это минимум при такой травме.

Я улыбнулся.

— Кроме того, я работал на коэффициэнтном месте все-таки. И рабочая неделя у нас была сорок часов. Так что почти восемь с половиной тысяч часов Службы у меня на счету. Десять лет можно абсолютно никаких долгов обществу не отдавать. Да еще до Цереры полтора года сверхурочных накопилось.

Мама вздохнула.

— Эх… когда Службу ввели, я еще была в рабочем возрасте, но мне закрыли счет после первого года. Так и не могу понять, как это для людей ощущается — тяжело? Напряжно? Как обязаловка?

— Да в общем, нет, — я пожал плечами, — в принципе, я не хотел бы жить без Службы. И для многих она совпадает с любимым делом.

— А для тебя? Разве салверство…

— Не знаю. Не могу сказать, чтобы я не любил эту работу, или что я для нее не гожусь. Наверное, это мое… Но иногда думаешь — и что, вот это все? Все, для чего я живу? А для чего — я пока понять так и не смог.

— Ты же музыкой увлекался, — вспомнила мать. Я улыбнулся.

— Моцарта из меня точно не выйдет.

— А игры?

— Мам, ну кто не играет? Каждый второй либо в реале, либо в онлайне ролевик.

Мы не стали продолжать дискуссию о смысле жизни. Мать больше интересовало, что я намерен делать здесь, в Кузине.

— Ты же о чем-то думал, что-то планировал… Конечно, я очень рада, что ты будешь рядом со мной. С твоей Церерой мы не могли даже перезваниваться, и это ужасно просто! Но все-таки интересно… просто потянуло к корням?

— В общем, да.

Это было трудно объяснить. Мать внимательно смотрела на меня. Она проницательный человек. Умеет, блин, допросы вести. Мне казалось, она догадывается, что дело здесь не только в желании покалеченного человека вернуться к родному дому.

— Понимаешь, — сказал я, — за последнее время… так вышло, что мне надо во многом разобраться. В нашем мире. В том, как все устроено… в истории, почему все так произошло, а не иначе. Здесь, в Кузине мне все знакомо. Я хорошо знаю и помню эти легенды, я вырос на них. Да и ты — ты можешь тоже что-то подсказать, помочь. Хочу понять, как это все происходило. И исходя из этого понять современный мир. Мне кажется, здесь это выйдет лучше всего.

— Ну что ж, стараться понять — это похвальное занятие. Хорошая работа. Ты знаешь, когда вводили Службу, ведь не случайно разделили эти два понятия — служба и работа. Раньше работой называлось только то, за что платили деньги, ну или уже после революции — за то, за что ставили на снабжение. А теперь это стали называть Службой. А работа…

— Работа — это то, ради чего человек живет, — кивнул я, — я в курсе, мам, мы в школе это все очень хорошо разбирали. Это активность по отношению к окружающему миру, себе самому… Читать книгу — это работа, проводить время с близким человеком — работа; тренировать тело — работа. Все, что уменьшает количество энтропии — работа. А что ее увеличивает — как правило, нет. К работе никто не может принудить, но она — смысл жизни и ее содержание. Ты, кажется, до сих пор беспокоишься, не планирую ли я лежать на диване и плевать в потолок, увеличивая мировую энтропию?

Мама засмеялась.

— Ты взрослый человек, — сказала она, — и я люблю тебя, каким бы ты ни был — можешь лежать и плевать в потолок. Тем более, что ты ранен и все еще не восстановился. Мне просто интересно, чем ты живешь, о чем думаешь — вот и все. Я не оцениваю.

— Трудно воспринимать тебя иначе, как оценивающую инстанцию, — признался я. Мать сморщилась.

— Мне всегда хотелось быть для тебя просто источником безусловной любви.

— У тебя это не совсем получается. В смысле, я знаю, что ты любишь меня… я тебя тоже люблю. Но ты сама такая… понимаешь — ты такой железный, героический человек, всю жизнь посвятивший Службе, что твою близость уже невольно воспринимаешь как оценивание, уже смотришь на себя и думаешь — где ты накосячил, соответствуешь ли ты такому высокому образцу.

— Тьфу на тебя! — воскликнула мать, — я сейчас обыкновенная старушка! Ну правда, — она посерьезнела, — я на самом деле немножко работаю сейчас. Я книгу пишу.

— Правда? О чем?